Вся плоть - трава
Шрифт:
– Нет, не стоит. Лучше просто посидим и поговорим.
Я откинулся на спинку сиденья.
– Славный вечер, - сказала Нэнси. - Тихо, спокойно. По-настоящему тихое место теперь такая редкость.
– Тут у вас есть совсем заколдованное местечко, - сказал я. - Как раз перед крыльцом. Я нечаянно ступил на него, да только колдовство быстро пропало. Все заливает луна, и так странно пахнет…
– Это те цветы…
– Какие?
– На клумбе, что у поворота дорожки. Она вся засажена чудесными цветами, их еще давно отыскал где-то в лесу твой отец.
– Значит, и у вас они растут, - сказал я. - Наверно, в Милвиле в каждом саду есть такая клумба.
–
Да, правда, отец был, что называется, очень славный. Славный и сильный, и при этим странный и, однако, несмотря на свою силу и на все свои странности, удивительно мягкий. Цветы, плодовые деревья и все, что растет на земле, он знал, как свои пять пальцев. Помню, кусты томатов у него поднимались высокие, крепкие, листья у них были какого-то особенно густого темно-зеленого света, и по весне весь Милвил приходил к нему за рассадой.
И вот однажды отец понес вдове Хиклин томатную и капустную рассаду и корзину многолетних растений - и возвратился с какими-то странными лиловыми цветами: он наткнулся на них по дороге, в Темной Лощине, осторожно выкопал с полдюжины, заботливо окутал корни куском холстины и принес домой.
Никогда еще отец не видывал таких цветов; оказалось, и никто другой их прежде не видел. Отец высадил их на отдельную клумбу, ходил за ними, как за малыми детьми, и цветы благодарно отозвались на добрую заботу. И теперь едва ли найдешь в Милвиле клумбу, где не росло бы хоть несколько лиловых цветов - цветов, открытых моим отцом.
– Странные они, эти его цветы, - сказала Нэнси. - А удалось ему определить, к какому виду они относятся?
– Нет, - сказал я, - так и не удалось.
– Надо было послать образчик в какой-нибудь университет хотя бы. Кто-нибудь объяснил бы ему, что же это такое.
– Да он сколько раз об этом заговаривал. Но так и не собрался. Всегда работы по горло. Ни минуты передышки. С этими теплицами вечно крутишься, как белка в колесе.
– Ты сильно не любил теплицы, Брэд?
– Не то чтобы уж очень не любил. Я с детства к ним привык, умел кое-как управляться. Но у отца был особый дар, сноровка, а у меня - нет. Вся эта зелень у меня просто не желала расти.
Нэнси потянулась так, что руками, сжатыми в кулаки, коснулась верха машины.
– А приятно вернуться домой! Пожалуй, я тут поживу. Мне кажется, папе плохо одному.
– Он говорил, ты хочешь стать писательницей.
– Так и сказал?
– Да. По-моему, он не считал, что это секрет.
– Ну, пусть. Но вообще об этом как-то не говорят заранее, надо сначала написать хотя бы половину. Может быть, ничего и не выйдет, тут столько подводных камней… Есть такие мнимые литераторы - либо он вечно что-то пишет и никак не допишет, либо вечно рассуждает о своей будущей книге и никак за нее не сядет, а я так не хочу!
– А о чем ты собираешься писать?
– Вот об этом. О нашем городе.
– О Милвиле?
– Ну да, чем плохо? Наш городок и его жители.
– Да тут же не о чем писать!
Нэнси засмеялась и мимолетно коснулась моего плеча.
– Очень даже есть о чем! Сколько знаменитостей! Какие своеобразные характеры!
– У нас - знаменитости? - изумился я.
– Конечно! Билл Симпсон Ноуэлз - известная романистка, Бен Джексон - прославленный адвокат по уголовным делам, Джон Хартфорд стоит во главе исторического факультета в…
– Но ведь они уже не живут в Милвиле, - перебил
– Но первые-то шаги они сделали тут, у нас, - возразила Нэнси. - Талант у них был, когда они еще не выезжали из Милвила. И ты меня перебил, я не всех назвала. Из Милвила вышло еще много выдающихся людей. Маленький, глупый, захолустный городишко, а породил столько прославленных деятелей, и мужчин и женщин, что больше ни один такой городок с ним не сравнится.
– Ты уверена?
Она говорила с таким жаром, что меня разбирал смех, но засмеяться я все же не посмел.
– Придется еще проверить, - сказала она, - но незаурядных людей из Милвила вышло очень много.
– А насчет своеобразных характеров ты, пожалуй, права. Чудаков в Милвиле хватает. Шкалик Грант, Флойд Колдуэлл, мэр Хигги…
– Это все не то. Они своеобразные не в том смысле. Я бы даже не сказала, что они - характеры. Просто они личности. Они росли привольно, в непринужденной обстановке. Никто не подавлял их, не связывал всякими строгостями и ограничениями, и они остались самими собой. Наверно, в наше время только в таких захолустных городках и можно еще найти подлинно свободную индивидуальность.
Сроду я не слыхал ничего подобного. В жизни мне никто не говорил, что Хигги Моррис - личность. Да и какая он личность! Просто самодовольное ничтожество. И Хайрам Мартин тоже никакая не личность. Уж я-то знаю. В школьные годы он был драчун и нахал, и вырос в безмозглого фараона.
– Ты со мной не согласен? - спросила Нэнси.
– Не знаю. Никогда об этом не думал.
А про себя подумал: ох, уж эта образованность. Сколько лет Нэнси училась в университете, потом увлеклась общественной деятельностью, работала в Нью-Йорке по улучшению быта населения, потом год путешествовала по Европе - вот оно все и сказывается. Она чересчур уверена в себе, напичкана теориями и всяческой премудростью. Милвил стал ей чужим. Она больше не чувствует его и не понимает - на родной дом не станешь смотреть со стороны и разбирать по косточкам. То есть, она сколько угодно может по привычке называть наш городишко домом, но на самом деле он ей больше не дом. А может, никогда и не был домом? Правильно ли девчонке (или мальчишке, все равно) называть родным домом захудалый нищий поселок, если сама она живет в единственном богатом особняке, каким может похвастать эта богом забытая дыра, и папаша разъезжает в кадиллаке, и к их услугам кухарка, горничная и садовник? Нет, Нэнси вернулась не домой; скорее, здесь для нее опытное поле, удобное место для наблюдений и изысканий. Она будет смотреть на Милвил с высоты Шервудова холма, исследовать, раскладывать по полочкам, она разденет нас донага и, как бы мы ни корчились от позора и мук, выставит нас напоказ, на забаву и поучение той публике, что читает подобные книги.
– Мне кажется, - сказала Нэнси, - в Милвиле есть что-то такое, что может быть полезно всему миру и чего пока в мире недостает. Некий катализатор, благодаря которому в человеке вспыхивает искра творчества. Особый голод, неутолимая пустота внутри, которая заставляет стремиться к величию.
– Голод и пустота внутри, - повторил я. - У нас тут есть семьи, которые тебе могут все до тонкости порассказать про голод и пустоту внутри.
Я не шутил. В Милвиле иные семьи живут впроголодь - не то чтобы умирают с голоду, но вечно недоедают, и едят не добротную, вкусную и полезную пищу, а так, что придется. Три такие семьи я мог назвать с ходу, не задумываясь.