Вся правда о Муллинерах (сборник)

Вудхаус Пелам Гренвилл

— Отлично! Превосходно! Хороший удар, Уэбстер!

— Хук левой, Уэбстер! — вскричал Ланселот.

— Именно! — пробасил епископ.

— Врежь по сопелке, Уэбстер!

— Именно по ней! — согласился епископ. — Этот термин для меня нов, но я полностью одобряю его выразительность и энергичность. Всеконечно, врежь ему по сопелке, мой дорогой Уэбстер!

Именно в эту секунду в комнату торопливо вошла леди Уиддрингтон, привлеченная шумом поединка. И как раз успела увидеть, как Перси наткнулся на свинг правой и взлетел на подоконник, по пятам преследуемый своим противником. До Перси мало-помалу дошло, что, ввязавшись в этот бой, он срубил

дерево не по плечу и сильно вляпался. Теперь он хотел одного: сбежать. Но Уэбстер не посчитался с выброшенным полотенцем, и доносящиеся снаружи вопли свидетельствовали, что бой возобновился на газоне.

Леди Уиддрингтон застыла в ужасе. При виде того, как ее любимец бесповоротно сдал позиции, она забыла о своих матримониальных планах. И перестала быть хладнокровной целеустремленной женщиной, намеревавшейся доставить епископа к алтарю, даже если бы пришлось пустить в ход хлороформ. Теперь она была возмущенной котолюбительницей и повернулась к своему гостю, сверкая глазами.

— Что, — вопросила она грозно, — это означает?

Епископ все еще пребывал под воздействием недавнего возбуждения.

— Ваш мерзкий котище сам напросился, вот Уэбстер его и отделал!

— И еще как! — поддержал Ланселот. — Этот тычок в нос левой!

— А молниеносный апперкот правой?! — воскликнул епископ.

— Ни один кот в Лондоне против него не устоит.

— В Лондоне? — сказал епископ с горячностью. — Во всей Англии! О, несравненный Уэбстер!

Леди Уиддрингтон гневно топнула ногой:

— Я требую, чтобы вы уничтожили этого кота!

— Какого кота?

— Вот этого, — ответила леди Уиддрингтон, указывая на подоконник.

Там стоял Уэбстер. Он чуть запыхался, а его ухо было потрепано даже еще больше, но на морде играла торжествующая улыбка победителя. Он поворачивал голову туда-сюда, словно выглядывая микрофон, чтобы сказать своим жадно внимающим поклонникам два-три скромных слова.

— Я требую, чтобы это бешеное животное было уничтожено! — сказала леди Уиддрингтон.

Епископ ответил ей невозмутимым взглядом.

— Сударыня, — сказал он, — я не намерен поддерживать подобный план.

— Вы отказываетесь?

— Безусловно, отказываюсь. Никогда еще я не ценил Уэбстера так высоко, как в эту минуту. Я считаю его благодетелем общества и готовым к самопожертвованию альтруистом. Несомненно, уже много лет все здравомыслящие люди жаждали обойтись с вашим омерзительным котом так, как сейчас с ним обошелся Уэбстер, к которому я не испытываю иных чувств, кроме восхищения и благодарности. Более того, я намерен лично и собственноручно преподнести ему миску, полную рыбы.

Леди Уиддрингтон судорожно вздохнула.

— Только не в моем доме, — сказала она.

И нажала на звонок.

— Фотерингей, — сказала она сухим холодным голосом появившемуся дворецкому, — епископ покидает нас сегодня. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы его чемоданы были упакованы к поезду шесть сорок две.

Она величественно вышла из комнаты. А епископ обернулся к Ланселоту с благосклонной улыбкой:

— У меня как раз останется время выписать тебе чек, мой мальчик.

Он нагнулся, подобрал Уэбстера в свои объятия, и Ланселот, торопливо взглянув на них, тихо прокрался вон из комнаты. Эта священная минута была не для посторонних глаз.

Рыцарские странствования Мервина

Что-то вроде концерта было устроено в курительной через коридор от буфета «Отдыха удильщика», и Пинта Портера, большой меломан, оставил

дверь открытой, чтобы без помехи наслаждаться музыкой и пением. Благодаря этому мы сподобились услышать «Мандалей» Киплинга, «Я спою тебе песни Аравии», «Милого мичмана» и «Развеселого Дженкинса». Затем пианино снова забренчало, и раздались не столь знакомые куплеты.

Слова доносились до нас негромко, но ясно.

Да, жили рыцари когда-то, Лихие, бодрые ребята, Но лишь из книг о них известно нам. Они рубились, что есть силы, Чтоб угодить красотке милой, Круша друг друга за улыбки дам. Теперь мужчины мягче ваты, Кротки и даже трусоваты, На пресность жизнь их обрекла. Для них великий подвиг чести Преподнести своей невесте Кольцо с большим брильянтом из стекла. Как ни печально то для нас, Но Галахедов нет сейчас, Лишь рыцари тех романтичных дней Влезали в латы, брали меч, Чтоб даму сердца поразвлечь, Врагу наддать и подлизаться к ней. Себя ее слугой назначив, На шлем перчатку присобачив, Не ждали ничего они взамен — Тогда была ведь дама истой дамой, И джентльменом — джентльмен.

Херес На Девять Пенсов вздохнул.

— Верно, — сказал он. — Вот уж верно.

А певец продолжал:

Сэр Клод воскликнет, съев обед: «Моей прекрасней в мире нет! Всех баб иных уложит на лопатки!» Вскричит другой: «Возьми мгновенно Назад свои слова, презренный! Не то как раз схлопочешь по сопатке!» И на ристалище вдвоем Решают спор они копьем, И горячат коней в честь дам под тентом. Они сшибаются, и вот На землю падает сэр Клод С дырой в груди — весомым аргументом.

Херес На Девять Пенсов снова вздохнул.

— Это правда, — возвысил он свой голос. — Мы живем в дни упадка, джентльмены. Где теперь чудесная старинная беззаветная доблесть? Где, — вопросил Херес На Девять Пенсов с застенчивым пылом, — найдем мы в это прозаическое нынешнее время тот дух благородства, который в старину вдохновлял рыцарей на странствия, исполненные страшных опасностей, на свершение подвигов для того лишь, чтобы исполнить волю прекрасной дамы?

— В роду Муллинеров, — сказал мистер Муллинер и сделал паузу, чтобы отхлебнуть подогретое шотландское виски с лимонным соком, — в клане, к которому я имею честь принадлежать, дух благородства, о котором вы упомянули, все еще сохраняется во всей своей первозданной мощи. И едва ли я могу привести тому лучший пример, чем поведать историю Мервина, сына моего кузена, и клубники.