Вся правда о нас
Шрифт:
— Если бы я не знал, кто ты такой, подумал бы сейчас, что ты поэт и сочиняешь стихи на ходу, — сказал Малдо Йоз.
Это очень деликатный способ сообщить человеку, что он выглядит, как полный придурок. Я оценил.
— Сочиняю, — согласился я. — Но не стихи, а свою дальнейшую жизнь.
— В смысле? — опешил тот. — Вот прямо идешь и сочиняешь, как сказку? И как придумаешь, так всё и будет?
Беда в том, что Малдо художник. Ну, то есть, архитектор. Но всё равно художник, с большой буквы «Г». В смысле, гений. И поэтому склонен переоценивать окружающих — судит
— Именно так. К сожалению, у меня не слишком развитое воображение. Сочинитель из меня хреновый. К тому же, мне быстро надоедает придумывать. Поэтому сочинить удаётся буквально ближайшие час-полтора жизни, не больше. И ничего особенно оригинального. Скажем, вот прямо сейчас я сочинил себе завтрак в трактире с урдерской кухней. Предварительно сочинив сам трактир. Отличный трактир, смешной. Хочешь покажу? Здесь недалеко. Тебе понравится.
Малдо восхищённо кивнул. У меня было нехорошее подозрение, что он принял мой вдохновенный гон за чистую монету. Но ладно, пусть. Разочаровать его можно и после завтрака.
— Там такой потолок разрисованный, — сказал я, сворачивая по направлению к Сияющей улице, — закачаешься.
Нам повезло, «Свет Саллари» был открыт. На это я очень надеялся, но наверняка не знал. Забыл вчера спросить, когда они начинают работать.
В обеденном зале было пусто; впрочем, из кухни раздавались возбуждённые голоса. Причём судя по интонациям, там пытались играть в баскетбол и всё время мазали мимо кольца.
— Привет, — раздался голос с потолка.
— Привет, — откликнулся я.
Задрал голову, увидел, что Иш выглядит ровно так же, как вчера, то есть, девчонкой, и очень этому обрадовался. Не то чтобы мне не нравились мальчишки, просто к этому облику я за вчерашний вечер уже привык и ощущал юную художницу чуть ли не старинной подружкой. А с мальчишкой пришлось бы знакомиться заново. В принципе, ничего страшного, но только не сегодня. По крайней мере, не прямо сейчас. Моё правило «никаких душевных потрясений до завтрака» и так уже было довольно грубо нарушено. Не хотелось бы усугублять.
Малдо Йоз тоже уставился на потолок. И восхищённо выдохнул:
— Ух ты!
Я думал, он, как знаток искусства, оценил проделанную работу. Но тут он добавил:
— Надо же! Вы не просто сидите на потолке, а ещё и что-то при этом рисуете! И краска из банок не проливается!
— Ничего себе — «что-то»! — возмутился я.
Вообще его изумление можно понять. В последние годы Малдо занимался исключительно возрождением древнего способа строительства. И на всю остальную магию, включая пустяковые фокусы вроде сидения на потолке, у него не хватало ни времени, ни сил.
Ну, зато Иш была ужасно довольна.
— Дома, в Урдере, у меня так не получалось, — скромно сказала она. — Но тут у вас очень легко колдовать, было бы желание. А вы так умеете?
Малдо помрачнел.
— Попробуй, — посоветовал я. — Ничего особенного тут нет. Всего-то, если не ошибаюсь, сорок какая-то ступень Чёрной магии. У
Я не стал признаваться, что эти «некоторые», к сожалению, не я. А просто прошептал ему на ухо заклинание. И заодно пару практических советов. Например, не ходить по стенным шкафам. Дверцы у них обычно хрупкие, на человеческий вес не рассчитаны. Магия магией, а раздавишь всё в кашу, и привет. Неловко может поучиться.
Первая попытка провалилась, но Малдо не из тех, кто сдаётся. Неудачи его только раззадоривают. А эта раззадорила настолько, что со второй попытки он на потолок всё-таки попал. Уселся там рядом с Иш и тут же завёл с ней светскую беседу о принципиальных отличиях тарунских красок, которые считаются лучшими в Мире, от дешёвых мурийских, которыми рисовала она. Считается, что последние выцветают очень быстро, буквально за какие-то сто лет. Причём факты свидетельствуют об обратном: известно великое множество прекрасно сохранившихся картин и настенных росписей, сделанных муррийскими красками более тысячи лет назад. Но на общественное мнение по данному вопросу факты почему-то никакого влияния не оказывают.
Некоторое время я сидел, задрав голову, и с интересом прислушивался к их беседе. Но она оказалась не настолько захватывающей, чтобы компенсировать полное отсутствие еды. Поэтому я спросил Иш:
— А где все остальные?
— На кухне, где же ещё? Кадди учит Лари и Ди печь блинчики по-кумирийски. Я чудом спаслась, сославшись на необходимость закончить потолок. А если вы хотите научиться, идите к ним! Они обрадуются.
Я содрогнулся. Но всё равно пошёл на кухню. Потому что любопытство во мне сильнее первобытного хтонического ужаса, просыпающегося всякий раз, когда кто-то грозит поставить меня к плите.
Едва я переступил порог кухни, мне в рот прилетел блин. Ну, на самом деле, не только в рот, для этого блин был чересчур велик. Он накрыл практически всё моё лицо, как гигантский носовой платок. К счастью, блин оказался не горячим, а тёплым. И тонким до прозрачности. И чертовски вкусным — это я выяснил, потому что не дал блину упасть на пол. У меня хорошая реакция.
— Видывал я на своём веку чудеса гостеприимства, — сказал я окаменевшей от неожиданности и смущения троице, — но чтобы настолько!..
Они виновато потупились, но я заметил, что лицо Ди на мгновение пожелтело. Это, насколько я помнил, означало, что на самом деле ему очень смешно.
— Светлого вам утра, — наконец выдавил повар Кадди. И поспешно добавил: — Мы не нарочно!
— Всё в порядке, — улыбнулся я. — Вы не представляете, насколько этот блин был вовремя. Я ещё не завтракал. И зашёл к вам в надежде изменить это прискорбное обстоятельство. Заранее печалился, что еду придётся ждать. Но не пришлось.
— Как досадно! Вы пришли завтракать, а мы к этому совершенно не готовы, — сказала леди Лари. — По утрам у нас, сами видите, никого. Вот ближе к вечеру непременно появляются гости. Некоторые приходят почти каждый день — значит им у нас нравится? Но завтракать — ни в какую. Не знаю, почему.