Всячина
Шрифт:
– Ты, Семеныч, у нас тут самый старший по возрасту. Да еще и из учителей. Вот тебе, считай, новый ученик. Постарайся, чтобы парень выжил в первых боях. Поучи его, значит.
Я старался, как мог. Парень - выжил.
Я учил его, как менять позицию. Как эту позицию выбирать, долго и тщательно рассматривая все подступы. Как заранее готовить еще две-три лежки, чтобы можно было в момент - кувырком, на четвереньках, ползком добраться туда и, пристроив пулемет, снова поддержать своих.
С ручным пулеметом позади отряда хорошо. Он тебе и пулеметную точку подавит
В свободную минуту у нас с ним, бывало, начинались всякие умные разговоры. Илья впитывал любую информацию, как губка. Вот только с терминами... Да и вообще - с каким-то фундаментом в образовании было у него совсем никак, похоже.
– А что это - относительность?
– вдруг поднимал голову, озадачившись непонятным словом.
Я хотел сначала пошутить насчет того, что относительность - это совсем не то, чтобы отнести что-то куда-то. Но посмотрел на него - ждет ведь ответа!
– Относительность, спрашиваешь? Ну, как тебе объяснить, неучу..., - смеюсь, чтобы не обидно было.
– Я пять классов закончить успел, между прочим!
Ага. Все-таки успел зацепить мирное время. Учился, говорит. Но - всего пять классов. И гордится этим.
– О! Так это ты просто молодо выглядишь, понятно. Значит, целых пять классов?
– я тяжело вздохнул, глядя поверх сосен на красную полосу заката.
– Это, знаешь, совсем хорошо. Это просто здорово, что ты уже грамотный. Но вот относительность...
Как пятикласснику рассказать теорию относительности? Или ему просто надо определение усвоить? Чтобы в разговоре понимать, о чем командир сказал или замполит?
– А давай, я тебе лучше на примерах! Вот, скажем, дать тебе один сухпай - это много или мало?
– Один? Ну, мало, конечно, - тут он в себе уверен.
Ему один сухой паек - так, размяться перед хорошим ужином.
– А если тебе - пять сухих пайков?
– Натовских или наших?
– заинтересовался Илья.
– Предположим, натовских.
– Тогда... Ну, тогда вроде как нормально, но все равно маловато будет.
– А сто пайков?
– Да где ты здесь возьмешь сто пайков, Семеныч?
Он быстро перенял от всех в отряде это обращение к старшему по возрасту на "ты" и по отчеству. Да я и сам давно привык к такому.
– Ты вот в школе задачки решал про яблоки, да про груши - там же яблок не было? Вот и представь себе сто сухих пайков. Натовских. Со сроком еще на пять лет вперед. Сто! Это тебе как?
– Много. Жаль, конечно, что нету на самом деле столько, но все равно много. Куда мне их деть? Их же с собой не потащишь. И закопать - а когда я потом вернусь к схрону? Нет. Сто - это много.
– Ну, вот. С пайками, считай, решили. А теперь другой пример - патроны. Один патрон - это как?
– Один - по-любому мало!
– А если уже пять?
– И пять - мало.
– Ну, а сто, к примеру?
– Сто? Какой калибр, подо что?
– тут он специалист.
У нас сейчас все специалисты по оружию, да по патронам, да еще по взрывчатке, бывает, некоторые специализируются.
– Скажем, сотка семь шестьдесят вторых, стандартных - под "калаш". Ну, как?
– Под "калаш"?
– он задумался буквально на мгновение.
– Мало будет сотки. Тут бы тысячу - хорошо будет. Или даже еще больше. Цинка четыре в рюкзаке запросто можно унести. Они быстро расходятся.
Четыре цинка - запросто? Это ему запросто. Я бы и с одним спину набил, намучился.
– Вот это и есть относительность. Мы говорим "мало" или "много" всегда относительно того, о чем говорим. Предположим, если их будет рота - это для нас сейчас много, например. А вот если нас будет даже целый полк - все равно будет казаться мало.
– Это потому что у нас полки такие маленькие? Это имеешь в виду?
– он подозрительно косится и морщит лоб, ища скрытый в словах смысл.
– Это потому что относительность. Ясно тебе?
Вроде бы кивает утвердительно. Относительность, кажется, понял. Что еще вдруг прилетит в эту круглую большую голову? Каким вопросом задастся ни с того, ни с сего?
Вчера мы дали бой местным белоповязочникам. Устроили засаду, и когда они двумя машинами пылили по своим полицейским делам, врезали из всего, что было в отряде. Пулемет Ильи в ближнем бою прошивал бронебойной пулей двигатель. Все, никуда не денутся. А потом расстрел мечущихся на открытом пространстве фигур. Я себе давно, еще в самом начале, внушил, что стреляем - по фигурам. Как будто экран перед нами - и по экрану стреляем. Мишени такие. А иначе никак. У меня по возрасту могли быть выпускники как с той, так и с этой стороны. И чему я их, выходит, учил? И зачем, собственно?
Да, собственно, зачем? Вот придут такие Ильи, выкосят тех, кто учился. И что дальше?
– Илья, а вот когда закончится война, что тогда делать будешь?
– Да когда она еще закончится?
– он спокоен.
Почистил свой пулемет, смазывает его, щелкает затвором.
– Ну, все же... Вот та старая война, которая в истории, четыре года шла. Но там еще и иностранцы разные вмешивались.
– Так и у нас тут иностранцы тоже. Что, нет их, скажешь?
– И у нас, да. Но ведь - всего четыре года!
– А, ты в этом смысле. Ну, да. Четыре - это мало совсем. У нас страна-то вон какая большая.
Это он знает, что страна у нас большая. Только где та большая страна? Где она?
– А если посмотреть на другие страны, например на Афганистан...
– Это где?
– смотрит удивленно.
– Это далеко, на юге. А ты географии не знаешь совсем, что ли?
– У нас до географии не успели дойти, - самому, вижу, жалко.
– Ага. Пять классов, ты говорил. Помню. Ну, в общем, горная такая страна. Там была сначала революция, потом в победившей партии стали друг с другом грызться, а потом позвали на помощь. Ну, и пришли, значит - сначала наши, а потом и все остальные.