Всячина
Шрифт:
– Да ты, Длинный, совсем мозги пропил, - говорит кто-то из пьяного сумрака.
– Внучка же у тебя.
– Ну, за мою внучку, значит, - поднимаю я стакан.
А в стакане - водка. Вот точно же - водка. А мы, точно помню, вишневую наливку пить начинали. В гараже, после тяжких трудов. После капитанской мебели.
Я оглядываюсь вокруг. Гараж, вроде, есть. Только совсем не тот, не военный. Это частный какой-то, сварной, из листов ржавого железа. Ворота распахнуты, перед ними стоит старая "шоха" с поднятым капотом. Похоже, движок смотрели только что.
Из
Я сижу за длинным и узким, всего в две доски, верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Какой-то оборванный старый календарь. Стоят по верстаку какие-то ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе в матерчатой обмотке. Пахнет маслом и бензином.
Мужики тянут ко мне стаканы, чокаются. Медленно, как нехотя, как из темноты в кино, проявляются лица. Вот это - Хохол? А ты - Пашка, что ли? А это... Сержант? Вот этот толстый, с пузом на коленях, с красной широкой мордой - наш сержант?
Я смотрю на свои руки, поросшие седоватым волосом. На левой руке не хватает фаланги указательного пальца. Я не помню, почему и когда. Чешется, зараза. Привычно чешу палец о потертые и промасленные штаны. Татуировка на правой - синее солнце встает над горизонтом. Это еще откуда? У меня - татуировки?
– Ты тут совсем очумел со своими мужиками, - кричит неприятным голосом из открытых ворот какая-то растрепанная женщина.
– Все мозги уже пропил? Как за внучкой поедешь?
Как я за внучкой поеду? Как? За внучкой?
– Мария! Машенька!
– кричат мужики.
– Отлично сегодня выглядишь, бабуся! Садись с нами! За внучку, чтобы здоровая она у тебя всегда была!
Она деланно смущается, но видно, что "бабуся" ей нравится. Она, понимаю я, действительно хочет стать бабусей. Бабушкой. Внуков хочет нянчить и тетешкать. Давно уже хочет.
А я что же? Я-то хочу внуков?
Внучка... У меня внучка. Это же что, значит, у меня есть дети, выходит? Взрослые дети? Ну, в крайнем случае, как минимум один деть. Иначе - откуда бы тогда была внучка? Кто же у меня, интересно, сын или дочь? Как же быстро растут дети. А когда была свадьба? Кстати, а моя-то собственная свадьба - была она? Вот с этой вот... Как они говорят - Мария?
– Маш, - медленно выталкивают онемевшие губы.
– Ты уж не сердись на старого. На меня теперь ругаться нельзя. Я теперь - дедушка. Не пацан какой, не салабон, в натуре.
– Ну, за деда с бабкой, - поднимается толстый сержант.
– Пля..., - плямкаю я губами.
– Сержант, пля... А сколько всего тех банок было?
– Две, а что?
– удивляется он.
– Я одну всего и взял.
Половинка на половинку, серединка на серединку, значит? По-честному, выходит? А кто у меня половину жизни в этой самой банке утопил?
Я молча бью рукой со стаканом в красную сержантскую морду, а потом валюсь на грязный деревянный пол, прижатый мужиками.
– Все уже, все... Спокойно, Длинный. Руку, руку ему держи! Ишь, какой норовистый стал. Резкий какой. А помнишь, в армии-то был он спокойный-спокойный...
Голоса уплывают в темноту.
И все-таки эта вишневая была на спирте!
Последняя твердыня
– Хорошо идут, черти!
Черти опять, как и всегда, шли хорошо. Плотными черными шеренгами, покрывающими без просвета все поле боя от горизонта до горизонта, под строгую барабанную дробь, плечом к плечу. Молча. В ногу.
Напряжение нарастало.
– В психическую пошли... Ишь, напугать думают. Нас - напугать!
– Да что там они могут думать? Послали их - вот и идут. Им ведь назад вернуться, повернуть куда-то, никак нельзя. Да и бунтовать все равно невозможно. Ниже них все равно нет никого.
– Внимание всем! Э-э-э ...В каком смысле - ниже?
– Ну, ад - так ведь ниже и никого.
– Всем - огонь! То есть, тьфу... Вода!
Огонь не брал жителей ада. Огнем стреляло их собственное оружие. Люди в своей последней твердыне отбивались водой, которую непрерывно отмаливали и освящали последние оставшиеся в живых священники из бывшего сводного отборного "святого" полка.
Легендарный полк побывал в каждой крупной битве. Но если врагов нисколько не уменьшалось, а как бы даже и не росло их количество, то нового священника, да такого упертого, такого правильного и праведного - его ведь и за год не воспитаешь. Вот и рассеялся постепенно полк. А ведь как били противника! Одной молитвой - залпом! А одновременное залповое благословление - оно ведь просто развоплощало порождения тьмы. Не оставалось от них ничего, никакой потусторонней дряни. Теперь последние оставшиеся в живых священники стояли вкруг озера и святили воду, которую тут же пожарными рукавами подавали на передовую.
...
– Они снова отбились? Опять?
– Так точно!
– Да что у вас тут творится, в конце концов? Сколько можно уже? Послать им переговорщиков. Разве не понятно еще, что все равно проиграют - чего же сопротивляться? Чего тянуть? Ну, твердыня у них, твердыня - это точно... Но - последняя все же! Крайняя, как они говорят. Пусть уж сдаются, наконец, да закончим с этим делом. И будет, как сказано нам свыше.
– Переговорщиков они просто расстреливают издали. Не подпускают к воротам. Подлые люди...
– Кого слали?
– Белиала слали, Бегемота... Лучших из лучших!
– Ну, так ангела им тогда пошлите, что ли. Вон, даже из архангелов можно взять... Тогда выслушают - никуда не денутся!
– Будет исполнено!
...
Гавриил ругался, как пьяный сапожник, стряхивая грязные капли воды с белых ангельских крыльев. Даже хуже ругался, как строитель - те в области ругани покрепче сапожников будут.
Стрелки на стене замерли, прильнув к прицелам.
– Не горит?
– Не горит.