Всю жизнь с морем
Шрифт:
Глава I
На новые места
Темно-зеленая, огромная, как море, тайга. Сосны, сходящиеся вершинами где-то в высоком небе. Из распадка вечно тянуло холодком, то с завыванием, как в трубе, то потише. Медностволые гиганты сердито размахивали могучими лапами и шумели так, как, может быть, шумело разволновавшееся море.
Трудно вспомнить теперь, откуда пришло это сравнение гудящих сосен с шумом моря, — возможно,
Хорошо было под шум леса слушать рассказы отца о том первом и долгом плавании, вздохи матери, вставлявшей иногда словечко. Рассказы эти были отрывочны, сбивчивы и скупы.
В мае 1896 года из Одессы во Владивосток искать счастья отправилось 257 семей переселенцев, в большинстве мужиков Черниговской губернии из-под Новгород-Северска.
Новенький, только что построенный в Англии, пароход «Владимир» поражал щегольской чистотой и как бы являл часть того неведомого прекрасного мира, в поисках которого в далекое путешествие отправились малоземельные или вовсе безземельные, измученные непосильным трудом хлеборобы.
Командир «Владимира» Фитингоф, по рассказам старших, был приветлив с переселенцами, особенно заботился о детях, ежедневно лично проверял «эмигрантские» помещения и строго взыскивал, если замечал где-нибудь мусор, следил за тем, чтобы люди были накормлены, и не допускал грубого отношения команды к пассажирам.
В портах захода, где судно пополняло запасы угля, пресной воды и продовольствия, переселенцев иногда сводили на берег. И перед ними развертывалась такая пестрая, яркая и красочная картина, что ее и сравнить-то было не с чем.
Ничего не скажешь — красиво! Что цветов, что фруктов разных! Кругом сады, как в раю, — рассказывал отец. Небо синее, синее, ночью звезды, кажется, рукой можно достать…
Наверное, тогда возникла мечта увидеть эти сказочно-красивые страны. И все чаще и чаще стали грезиться воображению неведомые моря и земли. А когда в мальчишескую жизнь вторглись отважные герои Фенимора Купера, Майн Рида, и особенно полюбившегося Станюковича, мечта о море и неведомых странах окончательно поработила юную душу. С той поры не стало игр занятнее тех, в которых были моряки и корабли. Пусть в матросов преображались соседские мальчишки, а в корабли — и утлый плотик, и даже бревно. Не было занятия увлекательнее, чем терпеливо мастерить клипера, фрегаты и джонки.
Пароход «Владимир» на ходу в море
… «Владимир» бросил якорь на рейде Владивостока в июле 1896 года. Город в ту пору был еще небольшим, но опрятным. На рейде стояла эскадра. На улицах то и дело встречались военные моряки, рыбаки и множество разноязыкого люда: китайцы, корейцы, японцы.
Город рос, и рабочие руки требовались на каждом шагу. Городская суетная жизнь не прельстила украинских дядьков-хлеборобов, их влекла земля. И они подались в таежные дебри Южно-Уссурийского края. Туго пришлось здесь земледельцам. Пашню нужно было отвоевывать у тайги. Переселенцы валили и корчевали вековой лес. Целый день визжали
— Вроде и ширь кругом, а простору нет, — говаривал измучившийся на тяжелой работе отец. — дали не видно. Вздохнуть нечем, и пашни мало.
Должно быть, он тосковал по степным раздольям родной Черниговщины. Тоска эта в конце концов погнала на новое место. Несколько суток две груженные доверху подводы тянулись к озеру Ханка. Земля стелила навстречу цветистые ковры полян, иногда скрипучие колеса тонули в высоченной густой траве. Когда останавливались на привал, отец брал старое ружье, и поспешавший за ним мальчонка мгновенно преображался в краснокожего охотника. Гусей и уток в тех краях водилось пропасть. А рыбой разной просто кишели реки.
Путешествие окончилось у околицы села Новая Девица. Жизнь пошла привольная, сытая. Земли вокруг озера Ханка урожайные, пастбища тучные. В доме появился достаток. А с достатком — и первый учитель. Высокий худой человек с кустистой бородой, разделенной надвое белой проседью, политический ссыльный, гневный, непримиримый.
Учитель с отцом любили поспорить о политике.
— Согласен, — говорил отец, — Николай правит худо и добра от него не будет.
— И другой правил бы худо, — пророчествовал учитель, — потому как хороших царей нет. Не бывает и быть не может.
— Не скажите, — возражал отец, — Александр Третий был настоящий царь. Правил твердой рукой и дело знал.
Отец в годы солдатчины видел Александра Третьего на маневрах в Варшаве.
— Тиран и супостат, как и все остальные, — не соглашался учитель. — Только тогда и вздохнет народ, когда прогонит царей.
Учитель любил пожаловаться на злосчастную судьбу, на загубленную жизнь. Бывал он и дерзок.
— Ты, Павел Алексеевич, — говаривал он отцу, — перебирайся-ка в город и сыновей учи. В вас, крестьянах, жадность корни пустила. Останешься в селе — кулаком станешь. Мироедом. И детей сделаешь кровососами…
Трудно сказать, эти ли увещевания или какие другие причины принудили отца бросить хлебопашество. В 1900 году снова две подводы, груженные нехитрым скарбом, покатили по цветистым полянам. Путь на этот раз был не слишком долог — всего сто верст — и вел он на станцию Пограничную, где строили восточно-китайскую железную дорогу. На паре лошадей отец возил на строительство песок, щебень, гравий. Теперь он реже вспоминал плавание, хотя время от времени и заводил о нем разговор, правда, больше к слову или когда об этом просили дети.
А мальчика в море манили книги. На Пограничной была хорошая библиотека, и он быстро нашел туда дорогу.
В 1906 году, окончив шестиклассное городское училище в Никольске-Уссурийском, он заявил, что хочет стать моряком. Ему исполнилось уже четырнадцать лет. Но неожиданно выяснилось — в мореходное училище принимали с шестнадцати. К тому же и отец был против: опасно, да и жизнь моряка куда как незавидная. Но паренек был настойчивый. И не хотел так легко расстаться с мечтой. Он выписал из Владивостока программы и начал тайно от отца готовиться к вступительным экзаменам в мореходное училище.