Вторая древнейшая. Беседы о журналистике
Шрифт:
Не будем делать далеко идущие социальные выводы, поставим точку. Только что Дума утвердила молодого премьера, около года до этого посидевшего «сусанчиком» в правительственной миске.
Бог ему в помощь!
Власть. 1998, апрель
Однопрыжники
Московский юридический позади. Впереди — что вы думаете? Защита, обвинение, нотариат, юрисконсульство? Ошибаетесь. И не гадайте. Впереди небо! Самое начало пятидесятых годов: ровно сотня выпускников, названная впоследствии «черной сотней», отправлена военкоматом на трехмесячные курсы в Аткарское авиационное училище. Какой будет толк от юриста без штурманского образования? Ползать он будет, а надо
Теперь перехожу непосредственно к парашютному делу, во имя которого и взял перо в руки: надеюсь, мой выбор темы окажется актуально-способным. Итак, в один прекрасный день наша юридическая эскадрилья получила предложение от командования вручить свою жизнь кусочку «мануфактуры», как точно выразился один из нас. Добровольцами из сотни курсантов стали ровно двадцать восемь человек, немедленно названные «панфиловцами». Кто забыл, тому напомню: именно столько было солдат в повести Александра Бека, героически погибших при защите Москвы. Весьма лестная для нас — камикадзе — аналогия и перспектива, не так ли? — всем остальным по эскадрильям на зависть. Опускаю подробности, связанные с нашим военно-штурманским бытом.
Сразу перехожу к событию. После двух часов устного инструктажа мы дважды прыгнули с трехметровой высоты в песок, чтобы ощутить жесткость приземления с помощью нашей «мануфактурочки» по имени «ПД-48» (десантный парашют: четыре угла у купола, четыре стропы в руках у нас). Ощутили: жестковато, но не смертельно. Вскоре мы оказались на аэродромном поле, причем полностью экипированные: в шлемах, с двумя парашютами (основным на спине и запасным на пузе), да еще в кирзовых сапогах с двумя плотными портянками (чтобы уберечь обувь при динамическом выхлопе парашюта от самостоятельного полета в открытом космосе).
Утром «судного дня» нас кормили в столовке училища отдельно от «слабаков», причем усиленным пайком, как гусей перед забоем: дополнительная порция масла, четыре кусочка сахара (вместо двух), а после экзекуции все наши оставшиеся на земле (живыми!) курсанты добровольно пожертвовали камикадзе свои обеденные компоты, но не в натуре, а с торжественным спичем: естественно, только вернувшимся на землю невредимыми и, тем более, покалеченным; и присягнули: клянемся!
Уже работал двигатель «Ли-2», который и должен был проводить нас в последний путь. Просто так наш инструктор-майор отпустить не мог: как же не поиздеваться, тем более что вся наша эскадрилья стояла четким каре подле нас. Дело понятное и простимое. Минуты перед посадкой в «литушку». По нашим лицам (чувствую и вижу) вымученные «беззаботные» блуждающиеся улыбки: а с чего, собственно, волноваться, если мы не первые, не последние? Майор без единой улыбки произносит напутственную речь. Прохаживая перед строем с руками, не по-армейски сложенными за спиной, говорит (вспоминаю не дословно, но близко к реальности):
«Значит, так. От фалов вы сами отказались (и правильно сделали, они вам на фиг не нужны). А потому ваша жизнь теперь будет зависеть не от случая, а от собственных действий. Прыгать будете друг за дружкой и по весу: тяжелые первые, за ними легкие. Вопросы есть? Вопросы есть (хотя у каждого из нас кляп во рту): почему по весу? Отвечаю: тяжелый в полете догоняет легкого и садится на купол и „гасит“ его. А зачем вам такой чирий на шею? Правильно понимаете. Оторвавшись от самолета, вы считаете про себя так: один-и, два-и, три-и, четыре-и (получаются ровно четыре секунды), после чего дергаете кольцо, которое у каждого на груди слева, а на кольце уже лежит рука, но чтобы случайно или со страху не дернуть раньше времени, ладонь — под мышку! Отсчитали до „четырех“, переводите ладонь на кольцо и — с Богом».
Мы все, как немые. Инструктор тоже делает паузу. С руками за спиной, как на лекции в институте, проходит слева-направо и наоборот, после чего спокойно изрекает: «Если основной парашют не открывается, вы без паники дергаете кольцо запасного. Ясно? Но
Вопросов не было. Я прыгал (по весу: девяносто кэге) четвертым. Сосчитал до «четырех» и не дернул за кольцо: такого блаженства от свободного полета я никогда в своей жизни ни «до», ни «после» не испытывал. Расправил руки, перевернулся со спины на живот, потом пролетел головой вниз, потом вверх, посмотрел на землю, потом на небо, всласть ощутив упругость воздуха, похожего на резиновую подушку. И лишь после всего испытанного вдруг сообразил: пора! Мгновение для меня воистину остановилось: оно было счастливым. Ребята, ждущие нас на земле, потом говорили, что одна точка (точкой был я), обогнав всю команду, стремительно шла вниз, рождая тревогу. Когда парашют наконец вырвался из чехла, меня сильно тряхнуло, и сапог, слетев с ноги, спикировал на землю первым, словно разведчик.
Первым моим желанием было: немедленно в небо! От того прекрасного эпизода у меня, как у всех «панфиловцев» осталось удостоверение, врученное нам перед строем начальником Аткарского училища штурманов дальнего действия. Удостоверение было странное, но по-военному уставное: «Свидетельство парашютиста-однопрыжника».
Сегодня я довольно часто вижу своих собратьев-однопрыжников не только по небу, но и по земле. Чаще всего во властных структурах или в бизнесе: разве быть премьером России, пресс-секретарем Президента или главой Центробанка не означает быть тем самым десантником с почетным «свидетельством» в кармане? Если верно говорят, что в одну и ту же воду невозможно войти дважды, то входить в одно небо — можно! Есть рекордсмены-парашютисты, а это значит: бывают и десантирующие «однопрыжники» на чиновничьи должности и в Правительстве, и в Думе, и даже в журналистике (как в прессе, так и на радио и на трех каналах «телека»). Их рекордная выживаемость далеко не всегда является синонимом принципиальности и бескорыстности. Кто готов признать себя «однопрыжником» публично, наберитесь мужества и рискните.
Вам — слово.
По какой-то необъяснимой причине вспоминаю сейчас Франсуа-Мари Аруэ, сказавшего так: «Нельзя, домогаясь должности лакея, надеяться на славу великого человека». [27] Может, в этом секрет ответа на возникающий у меня вопрос?
И все же сравниться с небом ничто не может. Даже «вылетая» с одной должности на другую или даже «в никуда», не забывайте, дорогие десантники: настоящее счастье вы испытаете только в свободном полете.
А если иначе, то — какой смысл?!
27
Вольтер. Философские повести. М., 1978. С. 21.
Вся Россия. 1998, 8–9 ноября
«До» или «после»?
Давайте еще раз поразмышляем о теме и ее поворотах на примере уже прочитанных вами в этой книге очерков. Представьте себе на минуту, что факт развала коммуны (см.) стал известен автору еще в Москве, до отъезда в командировку. Известна и причина развала: бабы бросили мужиков и отказались вступить в «Пролетариат». И больше бы автор ничего не знал. Мог ли поворот темы родиться у него еще до поездки в Сибирь? Могла ли возникнуть мысль встать на защиту женщин, их права выбирать себе судьбу? Могла ли явиться идея признать бегство женщин из коммуны положительным фактором социалистического строительства, хотя и влекущая за собой гибель коммуны, а рабское повиновение мужу и обстоятельствам — фактором отрицательным, хотя и сохраняющим коллективное хозяйство?