Вторая мировая война. Ад на земле
Шрифт:
Боровшиеся за выживание деревни с ненавистью, порой жестоко, обходились с проходившими мимо беженцами: то были лишние рты. Крестьянка из Курской области писала: «Плохо нам теперь, без коров. У нас их забрали два месяца назад, а теперь хоть друг друга ешь!.. Парней тоже не осталось, все воюют на фронте»28. Другая женщина в письме сыну-солдату жаловалась на то, что ей приходится жить в коридоре подле комнаты сестры. Еще одна писала мужу-солдату: «Мы вот уже два месяца не ели хлеба. Лидии пора идти в школу, но у нас нет для нее ни пальто, ни обуви. Наверное, в конце концов, мы с Лидией умрем с голоду. У нас ничего нет. Миша, даже если ты уцелеешь, нас тут не будет». В деревне Барановка, в которой немцы простояли семь месяцев, Лазарь Бронтман застал уцелевшими лишь несколько хозяйственных строений.
Отец семейства сказал корреспонденту: «Три месяца не видели хлеба, траву едим». И спросил со страхом: «Неужели опять немец придет?»29 Бронтман отдал несчастным килограмм хлеба, на который они смотрели как на редчайшее лакомство. Другая семья, которой Бронтман предложил чаю, отказалась, заявив, что утратила вкус к подобной роскоши. И все это происходило в одной из самых урожайных до войны областей России. Цензура перехватила письмо от женщины по фамилии Марукова из освобожденного Орла сыну в Красную армию: «Хлеба нет, а про картофель и говорить не приходится. Едим траву, уж ноги не стали ходить»30. Другая женщина по фамилии Голицына писала примерно то же самое: «Хлеба не имею ни кусочка. Встаю утром и не знаю, за что взяться, что варить. Нет ни молока, ни хлеба, ни соли. Помощи никто не оказывает».
Поначалу немцы отступали от Курска, соблюдая боевой порядок, но обе стороны понимали, что для Германии то было сокрушительное поражение: она потеряла полмиллиона солдат за 50 дней боев. Сталин, торжествуя, преисполнившись уверенности, в очередной раз устанавливал новые правила, не желая давать лишней воли Жукову и Василевскому. После Сталинградской победы дальнейшие попытки взять противника в котел не удавались, и потому Сталин принял решение: в основе стратегии Красной армии должны лежать лобовые атаки, а не окружение. К концу августа восемь советских фронтов вели 19 наступательных операций по направлению к Днепру на участке в 1100 км от Невеля до Таганрога. 8 сентября Гитлер разрешил своим войскам отступить на другой берег, а русские гнались за ними по пятам. Они даже провели один из немногих за ту войну массовых десантов: выбросили на западном берегу 4575 парашютистов, из которых уцелела едва ли половина.
Русские армии рвались вперед так же отчаянно, как в прошлом году отступали. Повседневные ужасы войны окружали солдата со всех сторон, и даже победа не утешала. Рядовой Иванов из 70-й армии горестно писал родным в Иркутск: «Смерть здесь везде и повсюду. Никогда мне не свидеться больше с тобой, смерть, страшная, безжалостная и беспощадная, оборвет мою молодую жизнь. Где же мне набрать сил и мужества, чтобы переносить все это? Все грязные до невозможности, обросли и пооборвались. Когда же будет или нет конец этой ужасной войне? Прощай, это письмо будет последним (как хотелось, чтобы оно не затерялось, это прощальное письмо). Прощайте навеки». В такой же безнадежности признается и рядовой Самохвалов: «Папаша и мамаша, я вам опишу свое положение, мое положение плохое: меня контузило. У нас в полку очень много погибло людей, ст. лейтенанта убило, командира полка убило, моих товарищей побило и много ранено, теперь только очередь за мной осталась. Мама, я за 18 лет не видал такого страху, какой был за это время, только знает грудь моя и рубаха. Мама, просите у бога, чтобы я остался жив, вашу бумажку читаю 40 раз и думаю, может, чего поможет. Мама, всю правду я вам говорю, когда был дома, не признавал никогда бога, вспоминаю его на дню 40 раз. Пишу письмо, а свою голову не знаю, куда деть. Папа и мама, прощайте последний раз, больше мне с вами не видеться, прощайте, прощайте»31.
Павел Коваленко 9 октября писал: «Мы проходили через места, где попал в окружение 19-й полк. Повсюду трупы и разбитые машины. У многих глаза выткнуты. Да люди ли эти немцы? Не могу с таким примириться. Люди приходят в часть и погибают. Старший лейтенант Пучков убит. Жалко мальчика. Прошлой ночью кавалерист наскочил на мину, разорвало в куски и лошадь, и всадника. Ночь я просидел у костра, дрожа, зубы так и стучали от холода и влаги»32.
На следующий день его отряд вошел в белорусское селение Яновичи. «Что уцелело? Только руины, зола и обгоревшие бревна. Живых душ –
День изо дня по мере продвижения Красной армии повторялись такие сцены. «Скажу откровенно, что жестокость танковых боев меня потрясла, – вспоминал много лет спустя разведчик Иван Мельников. – Но что чувствовали в тесных железных коробках люди, идущие под огонь орудий, можно только представить. Однажды я увидел сразу десять или одиннадцать сгоревших “тридцатьчетверок”. Жуткое зрелище. Почти все трупы, лежавшие рядом, сильно обгорели. А уж что осталось от тех, кто был внутри, лучше не рассказывать. Головешки, комки угля»33. Однажды ночью разведчики из его части попали под огонь, четверо из шести погибли на месте, а на следующий день немцы для развлечения устроили стрельбище, используя тела убитых вместо мишеней. «К вечеру тела представляли собой жуткое зрелище. Бесформенные, изорванные пулями трупы со снесенными лицами, отбитыми руками»34.
Командиры гнали свои подразделения вперед так быстро, что лошади, тащившие обоз, обессилев, отказывались даже от корма. Многие животные остались лежать на обочине среди рядов наспех вырытых немецких могил, черепов, полуразложившихся трупов, брошенных саней, сгоревших машин. «Мы идем по следам войны, – писал Коваленко. – Повсюду хаос. С болью и беспомощностью в душе созерцаю я эти картины разрушения и смерти»35.
Но вот снег вновь накрыл белым покровом поле битвы – близился конец 1943 г., – и русские захватили два крупных плацдарма: у Днепра вокруг Киева и под Черкассами. Немцы оставили Смоленск 25 сентября, кое-как еще удерживались в Крыму. 6 ноября Красная армия взяла Киев. Василий Гроссман описывал свою встречу с пехотинцами поблизости от измученного города:
«Пришел на командный пункт заместитель командира батальона старший лейтенант Сурков. Шесть ночей не спал он. Лицо его обросло бородой. Но не видно усталости в этом человеке, он весь еще охвачен страшным возбуждением боя. Может быть, через полчаса он уснет, положив под голову полевую сумку, и тогда уже не пробуй разбудить его. А сейчас глаза его блестят, голос звучит резко, возбужденно. Этот человек, бывший до войны учителем истории, словно несет в себе огонь днепровской битвы. Сурков рассказывает о немецких контратаках, о наших ударах, рассказывает, как откопал засыпанного в окопе посыльного, своего земляка, когда-то бывшего у него учеником в школе. Сурков учил его истории; сейчас они боевые участники событий, о которых будут через сто лет рассказывать школьникам»36.
Более половины советской территории, отошедшей к Гитлеру после 22 июня 1941 г., уже было освобождено. К концу 1943 г. погибло 77 % всех советских жертв той войны – около 20 млн человек. «Фронт прорван, – торжествовал Коваленко 20 сентября. – Мы продвигаемся. Продвигаемся медленно, ощупью. Повсюду ловушки, минные поля. За день прошли 14 км. В 14:10 случилось небольшое замешательство. Наша эскадрилья по ошибке обстреляла нашу же колонну. Обидно видеть, как свои стреляют по своим, кто-то был ранен, кто-то убит. Тяжело». 3 октября он продолжает:
«Организация дела и в походе, и в бою оставляет желать лучшего. В особенности плохо скоординированы действия артиллерии и пехоты, палят куда придется… колоссальные потери. В батальонах осталось по 60 человек. С кем пойдем в атаку? Немцы зверски сопротивляются. Власовцы сражаются в их рядах. Псы поганые. Двоих захватили, мальчишки 1925 г. Не возиться, пристрелить сукиных детей». И еще три дня спустя он пишет: «Вновь продвигаемся, но без особого успеха, на полшага там и сям. Пехоты мало, снаряды заканчиваются. Немцы сожгли все деревни. Разведчики, действующие у них в тылу, вывели из леса группу прятавшихся там мирных жителей. Мы, похоже, увязли в болотах. Как выбираться? Дождь, грязь»37.