Вторая весна

Зуев-Ордынец Михаил Ефимович

Казалось, он издевается над людьми, дразнит их, торжествует победу над ними. Но холодно, глухо и мрачно было в его душе. Ничего, кроме бессильной, не радующей злобы, не было в ней.

— Не бросайся, подлец, большими словами! — крикнул строго и звонко, шагнув к Шполянскому, Яшенька, но его схватили за полу и потянули назад.

— Рот затыкаете? Ну шо ж валяйтэ, мордуйтэ трудового человека! — ненатурально шумно вздохнул Шполянский и пошел прямо на людей.

— Погоди, Шполянский, не уходи, разговор будет! — Это крикнул Мефодин, со злой зоркостью следивший за токарем. — Вот, товарищи, второй ключ от зажигания моей машины! — высоко поднял шофер ключ и швырнул его Полупанову. — Возьми, Пашка, пригодится. Дал мне его Шполянский.

— Ящик мне делаешь, падло? — шагнул к Мефодину Шполянский, облизывая мгновенно пересохшие губы. Но, увидев над головой бешеный кулак Мефодина, испуганно попятился.

— Ближе чем на три шага не подходи! Убью! — закричал распаленно Мефодин. — Я тебя выворочу, собака!.. А вот эту бумажку ты возьми, директор. Тут два адреса дружков Шполянского, куда груз сплавить и куда машину загнать. Под это дело и выдал он мне вчера авансом целый литр. А я, когда машину угнал, об одном думал: показать вам всем, из чего Васька Мефодин сделан, первому на Жангабыл приехать. Чтоб все вы ахнули! А больше мне ничего не надо!

— Фу, похабство какое! — потер Егор Парменович лоб, где начала набухать синяя жила. И было страшно, что вот-вот она лопнет и зальет его лицо горячей кровью. Он помолчал, тяжело дыша, и вдруг рассердился так, что выступили на щеках багровые прожилки. — А идите вы к дьяволу с вашими грязными делами. Жить и работать мешают, мерзавцы!.. Воронков, назначь двух комсомольцев! Пусть глаз не спускают с подлеца Шполянского, пока не сдадим его милиции!

Шполянский ответил только взглядом, но в глазах его мелькнуло такое лютое, что стоявший рядом Воронков вздрогнул. Глядя Егору Парменовичу в переносицу сузившимися глазами, дергая скулами, Шполянский прошептал:

— Востру иголку вам в хлиб, гады!

— Ладно, насчет иголки мы запомним, — ответил строго Воронков и обратился к директору: — А с Мефодиным как, Егор Парменович? Кто поручится, что Васька не убежит?

— За Василия я поручусь! — вышел из толпы Полупанов и встал рядом с Мефодиным.

— И я поручусь! — крикнул Борис.

— Он же машину с грузом угнал! — возмущенно взъерошил бороду Вадим. — Надо же соображать!

— Двоих тебе, Воронков, мало? — весело прищурился Грушин. — Коли мало, тогда, слышь, и меня присчитай. Тоже поручусь.

— Видали? — тихо, потрясенно удивился Мефодин. Но губы его самолюбиво задрожали, и, протянув руки Воронкову, он крикнул: — Не надо мне никаких поручителей! Вяжи мне руки-ноги, и без хлопот!

— А ну тебя к чертям! — засмеялся Воронков, отталкивая руки Мефодина. — И так не убежишь.

— Не убегу, — снова стих Василий.

— Рожа у тебя, Васька, ой нехорошая! — осуждающе посмотрел на него Грушин.

— С похмелья! — опять начал накаляться шофер.

— Я не о том, дурак, — спокойно ответил Степан Елизарович. — На роже у тебя этакое, пропади все пропадом, а сам я в первую очередь! Ты, брат, не очень в меланхолию ударяйся.

Мефодин молчал, глядя в землю.

Глава 30

«Чертов мост»

Навстречу Борису от промоины ветер тащил по земле волны свежих стружек и крепкий запах смолы. А к промоине ребята волокли сосновые бревна, заготовленные заботливым Илатом Крохалевым на просеке. Он уже орудовал с молодыми ремесленниками, сооружал мост. Невдалеке от плотников на толстом бревне сидели рядышком Неуспокоев и Садыков. Прораб блестел при луне застежками вельветки. Модное пальто висело на березе, и сладковатую прель прошлогодней листвы перебивал еще более сладкий запах духов. Борис подавил улыбку. Неуспокоев что-то чертил и высчитывал в блокноте, то и дело сверяясь с рулеткой. Заргар старательно светил ему ручным фонариком.

— Смотри, пресса, кто нам промоину устроил! — закричал Садыков подошедшему Борису. — Утром этого не было, а теперь — пожалуйста вам!

Свободной рукой он указал на склон горы, где поблескивал — под луной ноздреватый потемневший снег. Кружевные, изъязвленные днем солнечными лучами сугробы эти оседали, осыпались, шурша и хрустально позванивая. Из-под них сочился тоненький ручеек синеватой снеговой воды и с веселым, коварным журчаньем свергался в промоину. Растаявший за день снег образовал там озеро, а к вечеру край его, обращенный к дороге, размыло, и вода пошла вниз.

— Вот тебе и сюрприз-мюрприз! Садыков виноват? Что?! — кричал торжествующе завгар.

Неуспокоев заложил в блокнот палец, выхватил бесцеремонно из рук Садыкова фонарик и побежал к Ипату. На бегу он кричал беззлобно-сердитые слова:

— Ты смотри у меня, бородатый черт! На комариный нос от чертежа отступишь — под суд отдам!

— Не пугай, начальничек, пуганые! На чертеже-то оно всегда как в аптеке получается, а начнешь строить — черт-те что получается! — тоже с запалом и без обиды кричал в ответ старый плотник.

— Гляди на чертеж! — водил прораб по блокноту лучом фонарика. — С берега на берег перебрасываем брусья, вот таким способом, на них поперек кладем шпальник. Закрепляем его костылями или скобами с торца. На шпальник стелем доску дюймовку. Пришивай ее брусковым гвоздем. Разжевал?

— Наше дело из дерева строить, а не из бумажек, — насмешничал Ипат, возя по чертежу бородой. Но чертеж бережно спрятал за пазуху. — А не тонка дюймовка? На мой взгляд, миним сороковка нужна…

…Красив труд человека, а плотничий, древнейший труд человечества — особенно. Когда мягко, как в масло, всекутся в дерево тонкие и острые, что твоя бритва, плотничьи топоры, когда начнут вызванивать басовито продольные, самого крупного зуба пилы, когда засвистят, завивая стружку, рубанки, и колоколом загудит брошенное сухое бревно, — необыкновенная бодрость, безотчетная радость и вера в свои силы охватывает человека. Может быть, это отзывается в нем первобытная радость его далекого предка, с пугливой оглядкой кравшегося под темными лесами, под ходячими облаками, под частыми звездами. Но пересилил он косматый лесной страх, врубился верным топором в буреломную трущобу и прорубил в темной лесной потолочине дыру к небу, к ясному солнышку. И пошли часты-пусты леса под пашню, под радостные нивки да под рубленые деревянные города! И не потому ли любят петь за работой и так весело поют плотники?

К промоине, смотреть на работу плотников, понемногу собрался весь «совхоз на колесах». И каждому хотелось самому помахать острым топором, вгрызться пилой в пахучее сосновое бревно, а если этого нельзя, то помочь хотя бы веселым советом, дружелюбной подсказкой, заранее зная, что это будет высокомерно отвергнуто плотниками. Но смотреть пришлось недолго. Топоры и пилы начали смолкать, и через промоину перекинулся настил на толстых бревнах. Двое ребят, дурачась, приплясывая, перебежали на ту сторону. За ними пошли Неуспокоев и Крохалев, остановились на середине моста и попрыгали, с лицами серьезными, вслушивающимися, как у докторов, выстукивающих больного.