Вторая жизнь Уве
Шрифт:
Проинспектировав мусорные баки, он привычно запер за собой дверь, трижды для верности дернув ручку. Обернувшись, заметил велосипед, приставленный к велосипедному сараю. Даром что над ним красуется здоровенная вывеска, внятно и четко предупреждающая: «Стоянка велосипедов запрещена!» Уве буркнул что-то про «идиотов», открыл сарай и водворил велосипед на место в ряд с остальными. Заперев дверь сарая, трижды дернул ручку.
Потом он сорвал со стенки чье-то гневное послание. Неплохо бы направить правлению предложение разместить знак, запрещающий расклейку объявлений на этой стенке. А то взяли моду вешать здесь всякие бумажки почем зря. Тут вам стенка, понимаешь, а не доска объявлений.
Дальше Уве миновал узкий проход между
Допив кофе, стал звонить – отказался от услуг телефонной компании и подписки на утреннюю газету. Починил смеситель в малой ванной. Поменял шурупы на ручке двери, ведущей из кухни на террасу. По-новому расставил ящики на чердаке. Пристроил по местам инструменты в сарае. Перенес в другой угол зимнюю резину от «сааба». И вот стоит столбом.
Нет, дальше так жить нельзя. Это единственное, что Уве ясно.
Ноябрьский вторник, четыре часа дня, Уве уже погасил все лампочки. Отключил батареи и кофеварку. Обработал пропиткой кухонную столешницу. Пусть эти ослы из «Икеи» дяде своему рассказывают, что их столешницы не нуждаются ни в какой пропитке. Нуждаются ли, нет ли – в ЭТОМ доме столешницу мажут пропиткой каждые полгода. Какая-то соплюха со склада, размалеванная и в желтой футболке, будет ему указывать!
Уве стоит в гостиной двухэтажного таунхауса с мансардой и смотрит из окна во двор. Мимо трусит сорокалетний тип – тот, с пижонской щетиной, из дома наискосок. Андерс, кажется. Без году неделя тут, всего лет пять как заселился. А уж пролез в правление жильцов. Гад ползучий. Думает, что теперь тут хозяин. После развода, видать, подался сюда, тройную цену отвалил. Вечно припрутся эти черти, а приличным людям потом налог на имущество поднимают. Точно им тут элитный квартал какой! На «ауди» ездит, будьте-нате! – Уве сам видел. Да и так можно было догадаться. Кретинам да индивидуальным предпринимателям только на «ауди» и кататься. На лучшее-то ума не хватит.
Уве сует руки в карманы синих брюк. Легонько стукает ногой по плинтусу. Да, он готов признать: для них с супругой это жилье великовато. Ну, зато за него уплачено сполна. Весь долг, до последней кроны. Небось не дешевле вышло, чем этому пижону. А то нынче всяк в ипотеках как в шелках, известное дело. Уве-то все в срок платил. Вкалывал. В жизни не брал больничного. Вносил посильную лепту. Брал на себя ответственность. Теперь брать некому, боятся все. Нынче все подались в программисты, да в айтишники, да в местные начальники – ходят по порноклубам и сдают квартиры нелегальным путем. Офшоры да инвестпортфели. А работать ни-ни. Страна, где всем только бы обедать с утра до вечера.
«Не пора ли на заслуженный отдых?» – вчера с такими словами его выпроводили с работы. Мол, нехватка рабочих мест, вот и приходится расставаться с нашими ветеранами. Треть века служил на одном месте, и нате – дослужился. Ветеран, едрен корень. Оно конечно, теперь всем по тридцати одному годку, все носят брючки в облипку и нормального кофе не пьют. И никто ни за что не отвечает. Хлыщи с холеными бороденками. Меняют работу, жен, машины. Как нечего делать. При первом удобном случае.
Уве сердито таращится в окно. Пижон совершает пробежку. Но не его ленивая трусца так бесит Уве, нет. Уве все эти променады вообще до лампочки. Только зачем бегать с таким видом, будто дело делаешь? Самодовольно лыбиться, будто, как минимум, лечишь эмфизему? Не то быстро ходит, не то бежит медленно – вот и вся его трусца. И вообще, когда сорокалетний мужик выползает на пробежку, он как бы сообщает всему свету: больше он ни к чему не пригоден. При этом обязательно вырядится, словно двенадцатилетняя румынская гимнастка. Словно на олимпийский марафон, а не на сорокапятиминутную
Вот блондинку себе завел, пижон. На десять лет младше. Бледная немочь, как прозвал ее Уве. Разгуливает по двору вперевалочку, будто пьяная панда, каблучищи что твой карданный ключ, рожа вся размалевана, чисто клоун, вдобавок темные очки такие здоровенные – не очки, а целый мотоциклетный шлем. А в ридикюльчике у нее мелкая зловредная шавка. А если не в ридикюльчике, то носится без поводка, гавкает без разбору и ссыт на плитку перед домом Уве. Думают, Уве не видит? Как бы не так!
Нет, так дальше жить нельзя! Баста!
«Не пора ли на заслуженный отдых?» – сказали ему вчера на работе. И вот стоит Уве посреди своей кухни и не знает, как ему убить вторник.
Смотрит в окно на одинаковые соседние дома. Вон в тот на днях семья многодетная заселилась. Иммигранты, насколько понял Уве. Что у них за автомобиль, пока неясно. Ладно, лишь бы не «ауди». Или, не дай бог, не японец какой.
Уве одобрительно кивает, будто только что сказал что-то очень верное и горячо согласился сам с собою. Поднимает глаза к потолку гостиной. Сегодня он собрался ввинтить туда крюк. Но не абы какой крюк. Абы какой крюк нынче худо-бедно вкрутит любой айтишник с психиатрической справкой и в вязаной кофте не то мужской, не то бабской. Нужен такой, чтоб намертво сел, как скала. Чтобы дом рухнул, а крюк остался на месте.
А через несколько дней явится расфуфыренный маклер, узел на галстуке величиной с голову ребенка, и станет вешать лапшу про евроремонт да про полезную площадь и даже, может быть, распространится о самом Уве, но ни словом не обмолвится о крюке, гад. Это понятно.
На полу в гостиной стоит малый ящик для полезных мелочей. Так уж у них в доме заведено. Все купленное женой «изящно» либо «красиво». А Уве уж если покупает, то вещи полезные. Практичные. Которые разложены у него в двух ящиках – большом и малом – на все случаи жизни. Вот малый инструментальный ящик. В нем гвозди, саморезы, автомобильные ключи и прочий инструмент. Теперь в домах не держат полезных вещей. Один только хлам. Двадцать пар обуви и ни одного рожка. Горы микроволновок и плазм, а завалящего дюбеля не сыщешь, словно их всех распугали резаком для пластика.
В ящике у Уве целое отделение для дюбелей. Он склонился, изучая их, точно шахматист фигуры. Уве не торопится с выбором. С дюбелями спешить – людей смешить. У каждого дюбеля свое применение, своя метода. Народ нынче совсем не думает о технологии, лишь бы смотрелось помоднее. Но Уве, если уж взялся за что-то, все делает как положено.
«На заслуженный отдых…» – сказали ему на работе. Зашли к нему в контору в понедельник и заявили, мол, решили не тянуть до пятницы, чтоб «не омрачить ему выходные». «На заслуженный отдых», ишь! Вам бы самим проснуться во вторник и понять, что вас списали в утиль. Вам бы только по энтернету шариться да эспрессо посасывать, а чувство долга вам неведомо.
Уве изучает потолок. Щурится. Надо поставить крюк ровно по центру, решает он.
Уве уже приступил к решению задачи по существу, как вдруг раздался беспардонный, протяжный скрежет. Как если бы какой-нибудь дюжий увалень на японском шарабане с прицепом, пытаясь сдать назад, заскреб по стене таунхауса.
3. Уве сдает назад на японце с прицепом
Уве отдергивает занавески в зеленый цветочек (жена давным-давно грозилась их поменять). И видит коренастенькую чернявую смуглянку лет тридцати явно нешведского розлива. Та отчаянно машет водителю, своему погодку, дюжему белобрысому увальню, втиснутому за руль миниатюрной японской машинки, которая в этот самый момент скребет прицепом по стене таунхауса Уве.