Вторник в сентябре, или Про талант и норов

Меня всё просят объяснить, почему я решил продолжить учебу и поступил на заочное отделение института.

Биография у меня нехитрая, известна вам по рассказу «Валун». Написал рассказ писатель.

Насколько я успел выяснить, в области искусства очень важно отбирать, просеивать, ужимать и гиперболизировать, и без таланта тут вроде бы никак не обойтись. Надеюсь, что к концу учебы я точно буду знать, что такое талант. В газетах про такое не прочтешь. Те, кто добывает себе «хлеб насущный» толкованием литературы, рассказывают нашему брату, про что написано в книгах, а вот про талант почему-то ни слова, ни полслова. Хотя, конечно, может, и правильно делают, что помалкивают, потому что обделенные судьбой современники, похоже, завидуют талантам. А если б талант был чем-то вроде болезни заразной? Тогда б, наверно, завидовали и тому, кто, к примеру будь сказано, чумой болен.

Но вернемся ко мне. Я долго ломал себе голову — учиться или не учиться? До того дошел, что не мозги у меня стали, а сплошной клубок вопросов, сомнений и догадок. В конце концов я решил размотать этот клубок с помощью учебы. А подтолкнул меня к такому решению один случай.

Наш электромеханик Эдди Кинаст (смотри рассказ вышеупомянутого писателя «Время на размышление») все упрашивал меня поехать с ним на осеннюю ярмарку. Ладно, уговорил. Поехали, значит. Дело было в сентябре месяце, как раз бабьим летом: на деревьях, кустарнике, траве — паутина, все в росе утром, тучи мошкары вечером. Ну, едем. А ехали на мопедах. Мопеды тарахтят, я песенку насвистываю, Кинаст незажженную сигару пожевывает.

Добрались до реки. Через луга и болотистые торфяники Хафель тащится ленивой черепахой, еле-еле волочит на своем горбу грузовые баржи, но там, где меняет направление, разливается лиманами и будто норовит заслониться от мира густым прибрежным кустарником и рощами. Места в этих излучинах замечательные, можно даже сказать — истинно райские места, не водись там этой треклятой мошкары, хотя, с другой стороны, у всякого рая свой конец света, верно ведь?

Река — мать-кормилица всех бранденбургских городков. На ее тинистой заводи лежала тяжелая тень старинных крепостных строений того городка, к которому мы так торопились. Кроме нас, спешили туда, как пчелы на мед, и другие: кто на мотоцикле, кто на машине, кто автобусом.

Прошло время, когда на годовой осенней ярмарке устраивались смотрины крестьянским дочкам, да и лошадьми там теперь почти не торгуют. Одну пору ярмарка вообще была точно пустой мешок, но потом мешок наполнили всякой приятной и полезной штуковиной под стать новой эпохе: тут тебе и выставка сельхозмашин, и выставка охотничьих трофеев, и чертово колесо, и карусели разные, и автоаттракцион, и салон мод, и комната смеха, а еще — жареные колбаски, румяные сосиски и прочие подобные удовольствия.

Иные отколесили дай боже сколько, чтобы хоть разок провести праздничный день не по заранее расписанному сценарию и без ораторских речей. Нет, против речей они, собственно, ничего не имели, но ведь ораторы, согласитесь, редко когда «цицероны».

Весь прибрежный луг перед городком — не один гектар — был сплошь уставлен машинами и прочей техникой, на которой люди приехали на ярмарку. Земли не видно, а все одна ботва, только не свекольная, а железная да пластмассовая. Не совру, если скажу, что именно так оно и было.

Эдди вырядился как на свадьбу: штаны по последней моде — в дудочку, шляпа широкополая с диковинными перьями, словом, жених, да и только.

Чтобы попасть на толкучку, пришлось продираться сквозь суету лошадиного торга. Сама торговля превратилась в настоящий фарс, потому что те, кто продает сейчас лошадей, экономически совсем не заинтересованы в том, чтобы, скажем, балагурить или хитрить или вообще стараться как-нибудь «объегорить» покупателя.

На краю ярмарки стояли три «немецких тяжеловоза», каждый — со средних размеров слона. Гривы длинные, тяжелые и растрепанные, как кустарник на ветру. Гнали лошадей ночью по почти безлюдным проселочным дорогам. Покупатель сыскался быстро, и теперь усталым лошадям предстояло подняться в автофургон сельхозкооператива и, значит, на практике испытать благотворное действие современной техники.

Задний борт фургона был опущен до земли и густо засыпан соломой. Лошадям давали понять, что это проход в конюшню. Оба первых тяжеловоза прошли по мостику без сопротивления, но как-то подобравшись всем телом, как люди, когда они на ощупь движутся по темному коридору. Третий — сивый, с огненным отливом, мерин — всходить не хотел. Подковы у него были величиной с добрую столовую тарелку, и доски, едва выдерживая его вес, сильно прогибались. Мерину казалось, что его хотят завести в болото, он отступал и тащил за собой кучера.

Тот растерялся и не знал, что делать. Он только бледнел и мягко увещевал лошадь. Собралась толпа жадных до зрелища базарных ротозеев. Иные из них подступали к кучеру со всякого рода советами, будто сами изрядно поднаторели в коневодческом деле.

«Тоже мне проблема — лошадь завести, это ж проще пареной репы!» — заявил маленького роста мужичок, сам похожий на иссохшую репу. Волосы у него космами выбивались из-под фуражки и обрамляли воротник его клетчатой спортивной куртки. Как шершень делает виражи вокруг слона, так мужичонка вытанцовывал вокруг громадной лошади. Наконец, изловчившись, он продел в уздечку длинную веревку, соорудил узел, прошел по дощатому мостику и перекинул веревку через брезентовый верх грузовика. Этим лебедочным устройством гномик, видно, надеялся приумножить силовую тягу своих хиленьких мускулов. Не исключено, что в допотопные времена подобная операция могла бы показаться новаторством, а то и великим изобретением. Но в данном случае мужичонка своими действиями напоминал церковного звонаря, натягивающего трос.

Жеребец сделал два-три шага, сообразил, куда его тянут, и резко отпрянул назад. Мужичонка завис в метре под крышей автофургона, болтанул ногами и грохнулся на доски.

Зрители весело заржали. Их симпатии были явно на стороне строптивой лошади. Низкорослый мужичок, которому не суждено было стать центром людского собрания, юркнул в рыночную толпу и вмиг там затерялся.

Мне кажется, все мы не прочь иной раз возбудить в людях интерес к собственной персоне. Когда этого не удается достичь полезными делами, мы довольствуемся тем, что устраиваем свадьбу на широкую ногу или похороны под стать свадьбе. Человеку от природы присуще стремление как-нибудь выделиться из общей массы.