Второе лицо, настоящее время
Шрифт:
— Ну, понимаете, Тереза ведь была доброй маленькой христианкой, так что ей, наверное, это нравилось.
— Ты уверена?
На сцене появляются умудренные жизнью мужи — три маленьких мальчика. Они вываливают на пол дары и, выпалив свои реплики, настороженно глядят в лицо Терезы. Теперь очередь за ней. Бедная Тереза оцепенела от смущения. Ведь все в упор смотрели на нее. Я почти различаю прихожан, стоявших в темноте за пределами освещенной сцены. Элис и Митча среди них не видно, но они с замиранием сердца ждут каждого слова. Я чувствую давление в груди и понимаю, что сдерживаю дыхание.
Доктор Милдоу терпеливо, без всякого выражения, смотрит мне в глаза.
— Вы знаете?..
Я понятия не имею, что
Я часто раздумывала над этим в большой девичьей спальне Терезы.
— Понимаете, Тереза была христианкой, поэтому она, видимо, думала, что с помощью передозировки родится заново и все ее грехи будут прощены. Этот наркотик идеально подходил ей: это было самоубийство без трупа.
— Думала ли она о суициде той ночью?
— Я не знаю. Я могла бы еще недели две углубляться в воспоминания Терезы, но если честно — мне это неинтересно. Что бы я ни думала, а заново она не родилась. А я вот она, здесь, перед вами, и по-прежнему волоку на себе ее багаж. Я ослик Терезы. Ее кармический осел.
Доктор Милдоу кивает:
— Доктор Субраманьям буддист, не так ли?
— Да, но что… — В голове у меня что-то щелкает. Я вращаю глазами. Мы с доктором С. беседовали о переселении душ, и я понимаю, что мое увлечение им было нормальным явлением. Все верно — я часто думала, да и теперь мечтаю, о близости с этим мужчиной. Но это вовсе не значит, что я не права. — Не в этом дело, — говорю я. — Я думала об этом наедине с собой.
Она не спорит со мной.
— А не сказали бы буддисты, что у вас с Терезой одна и та же душа? Это же самообман. Так что нет ни наездника, ни осла. Есть только ты.
— Да бросьте вы, — говорю я.
— Давай проследим, Терри. Разве ты не чувствуешь ответственности перед своим прежним «я»? Перед прежними родителями, старыми друзьями? Может быть, это и есть возложенная на тебя карма?
— А перед кем вы, доктор, чувствуете ответственность? Кто ваш пациент? Тереза или я?
Она на минуту замолкает, затем произносит: — Я в ответе за тебя.
Ты.
Ты глотаешь пилюлю и удивляешься, что у нее вкус корицы. Эффект от этого наркотика поначалу прерывистый. Ты понимаешь, что сидишь на заднем сиденье машины, в руках у тебя сотовый телефон, вокруг смеются друзья. Ты разговариваешь со своей матерью. Если сосредоточишься, то можешь удержать в памяти ее ответы и сообщить ей, у которой из подруг останешься ночевать. Прежде чем попрощаться, выходишь из машины. Она припаркована, телефон у тебя в руке, и ты помнишь, как, пожелав матери доброй ночи, еще полчаса колесишь по городу, прежде чем находишь эту стоянку.
Джолли встряхивает своими рыжими кудряшками и тащит тебя к лестнице: «Пойдем, мисс Ти».
Тогда ты смотришь вверх и осознаешь, что стоишь на тротуаре у молодежного разновозрастного клуба, держа в руках десятидолларовую банкноту, и собираешься вручить ее вышибале.
Всякий раз, когда распахивается дверь, изнутри доносится грохот музыки. Ты поворачиваешься к Джолли и…
Ты уже в чьей-то машине. На автостраде. За рулем парень, с которым ты познакомилась несколько часов назад, его зовут Раш, но ты не спрашивала, это его имя или фамилия. В клубе вас потянуло друг к другу, вы громко, перекрикивая музыку, разговаривали о родителях, о еде, о разнице между вкусом свежей сигареты и запахом насквозь прокуренного помещения. Потом до тебя доходит, что у тебя во рту сигарета, которую ты сама же вытянула из пачки Раша. А ведь ты не любишь курить. Или теперь тебе это нравится? Ты не можешь ответить на этот вопрос. Следует ли тебе ее выбросить или продолжать курить? Ты копошишься в своих воспоминаниях, но не находишь причин ни тому, почему решила закурить, ни тому, каким образом оказалась в машине с этим парнем. Потом начинаешь искать себе оправдания: должно быть, этот человек заслуживает доверия, а иначе ты не села бы с ним в машину; а сигарету взяла, чтобы не обидеть его.
В этот вечер ты не хочешь быть сама собой. И тебе это нравится. Ты снова затягиваешься. Восстанавливаешь в памяти последние несколько часов и удивляешься всему происходящему, но уже без прежнего постоянного груза самоанализа: беспокойства, предчувствий, немедленного раскаяния. Без того внутреннего голоса, что непрестанно критикует тебя.
Теперь на парне одни лишь боксерские трусы. Он тянется к верхней полке за пачкой сухого завтрака. У него красивая спина.
В маленькое кухонное окошко проникает тусклый свет. Раш наливает тебе в чашку «Froot Loops» [7] и смеется. Смеется потихоньку, потому что в соседней комнате спит его мать. Он смотрит тебе в лицо и хмурится, спрашивает, в чем дело. Ты осматриваешь себя и убеждаешься, что полностью одета. Обращаясь мыслями назад, понимаешь, что находишься в квартире этого юноши уже не один час. Ты торчала в его спальне, парень разделся, а ты целовала его грудь, гладила ноги. Ты позволяла ему шарить руками у себя под шортами и под чашечками лифчика, однако дальше этого дело не заходило. Почему ты не занималась с ним сексом? Он не интересовал тебя? Да нет — ты подмокла, ты была на взводе. Чувствовала ли ты себя виноватой? Было ли тебе стыдно? О чем ты думала?
7
«Froot Loops» — жидкая каша из зерновых хлопьев.
Когда попадешь домой, тебе не поздоровится. Твои родители будут в ярости и — что еще хуже — будут молиться за тебя. Вся община будет за тебя молиться. Все узнают. И никто никогда уже не посмотрит на тебя прежним взглядом.
А теперь во рту у тебя вкус корицы, и ты снова сидишь в машине этого парня, перед каким-то магазинчиком. Уже день. Звонит твой мобильник. Ты отключаешь его и кладешь в сумочку. Чувствуешь, что сильно пересохло в горле. Этот парень — Раш — покупает тебе очередную бутылку воды. Что же такое ты проглотила? Ах да. В памяти всплывает, как одну за другой кладешь в рот пилюли. Зачем так много? Зачем глотаешь еще одну? Ах да…
Из кухни ко мне наверх доносятся голоса. Еще нет и шести часов утра. Мне хочется только пописать и снова завалиться спать, но тут я понимаю, что разговор идет обо мне.
— Она даже ходит не так, как раньше. Не так держится, не так разговаривает…
— Это все из-за книг доктора Субраманьяма. Она не засыпает раньше часа ночи. Тереза никогда столько не читала, не интересовалась наукой.
— Да нет, дело даже не в словах, а в том, как она говорит. Этот низкий голос… — Она рыдает. — О-хо-хо, не знаю, что из этого получится. Кажется, она права. Похоже, это вовсе не она.
Он молчит. Элис плачет все громче, затем затихает. Слышно звяканье посуды в раковине. Я отступаю назад. Митч заговаривает снова:
— Может быть, стоит попробовать лагерь.
— Нет, нет, нет! Пока нет. Доктор Милдоу говорит, что у нее наметился прогресс. Мы должны…
— Конечно, что же еще она может сказать?
— Ты говорил, что постараешься, говорил, что дашь возможность… — Сквозь рыдания прорывается гнев, и Митч что-то бормочет в свое оправдание.
Я крадусь обратно в спальню, но мне все еще хочется в туалет, так что, пробираясь туда, я произвожу много шума. У подножия лестницы появляется Элис.