Второе восстание Спартака
Шрифт:
– Ага.
Неведомо откуда и неведомо почему в памяти вдруг всплыли звание и фамилия: «поручик Киже», – но кто таков сей поручик и с какого перепуга он вдруг вспомнился, начальник оперчасти не знал.
– И что же, – сказал он и надул щеку для пущей чистоты бритья, – этот, Хренайнен который, доехал до нас?
– Да в лучшем виде!
– А тот... второй финн?
– Дык сегодня обратно отправим... со всеми положенными извинениями...
– А отчетность?
– Товарищ начальник, дык все же сошлось: сколько фамилий – столько людей...
– Но в ведомости-то на одного больше числится!
Товарищ начальник отвернулся от зеркала и пристально
– Смир-рна, – сказал он.
Сержант мигом вытянулся во фрунт.
– Голубь мы мой, – сказал Кум проникновенно, – ты сам-то понимаешь, что несешь? В ведомости после фамилии любого заключенного ставятся его имя, отчество, дата рождения, статья, срок... И что было написано рядом с фамилией несуществующего финна? Что-то же должно быть написано! Кто-то же должен был вписать в ведомость его данные?!
– Не могу знать, – вздохнул Степанов.
– Ну ладно, – не слушая, продолжал начальник, – кто-то то ли по дурости, то ли по пьяни ошибся. Но там, насколько я знаю, там было двое: капитан и лейтенант. Не считая прочей шушеры при погонах. И никто из них даже не заметил, даже, черт возьми, не заподозрил, что происходит какая-то хрень?!
Сержант молчал, глядя в пол.
– Конечно, не заподозрил! Зачем? Ведомость не сходится – подумаешь! Куда как проще схватить первого попавшегося человечка и вместо мифического зека отправить в лагерь!
– Товарищ начальник, но ведь выяснилось все, ведомость исправим, подчистим... – позволил себе реплику Степанов. Кажется, он искренне не понимал, почему бесится его командир.
«Меня окружают идиоты», – вспомнилась Куму неведомо чья цитата. Хотя, по большому счету, сержант ни в чем не был виноват.
Кум стер пену с бритвы, провел рукой по щеке и результатом остался доволен. Потом еще раз поправил лезвие на ремне и приступил к бритью другой щеки.
Ну да, альтернатива – только водка.
...Паршивее всего ему было по утрам. Начальник оперчасти просыпался и долго лежал на спине с закрытыми глазами, всякий раз по новой привыкая к теперешней реальности, до тошноты постылой, прислушиваясь к лаю собак в питомнике и воплям похмельных сержантов, проводящих перекличку... Утром руки дрожали, как с перепоя, из зеркала таращилась мятая, тупая рожа вертухая. Не хотелось ничего. Хотелось сдохнуть к чертям собачьим... Малодушие, наверное, но – ежели честно, вот ежели положа руку на сердце – у многих ли достанет сил примириться с тем, что весьма успешная карьера чекиста в одночасье вдруг рушится, что самый дорогой на свете человек собственноручно им убит, а сам он, вместо повышения, вместо ответственного участка работы отправляется в глухомань, в какую-то занюханную Карелию – на должность начальника абвера богом забытой зоны? И впереди – ни перспектив, ни будущего, ни возможности что-либо изменить в дальнейшей судьбе... Жизнь, считай, закончилась, так толком и не начавшись.
Ежели честно, то мало у кого хватит сил не спиваться, как, например, начальник лагеря Климов, Хозяин, не свихнуться или... или не застрелиться. (Признаться, мысль о пуле в висок посещала Кума примерно раз в два дня.)
Однако начальник оперчасти не мог, не хотел и не собирался позволять себе опуститься, а тем более демонстрировать собственный депрессняк подчиненным. Вот оттого он и начинал рабочий день с ритуала бритья – неторопливого, тщательнейшего и вдумчивого. Черт подери, как ни банально и как ни высокопарно это звучит,
– Ладно, – задумчиво пробормотал он, приступая к подбородку. – А и в самом-то деле, все выяснилось, отчетность не нарушена, бедный финн свободен... Вольно, сержант, вольно. Молись богу, которого нет, что у нас не возникло проблем. Ты в бога веришь?
– Никак нет! – возмутился Степанов, однако на миг Куму показалось, что возмущение его было малость неискренним.
– И это правильно, бога нет. А есть материя. Вот и слава материи, что легко отделались.
– Слава... Только не материи, а тому летчику, который насчет финна дежурному доложил, а тот не поленился и проверил. Кабы не они, так чухон у нас бы и закуковал всерьез и надолго...
– Что еще за летчик?
Самое деликатное – это участок под нижней челюстью. Кожа там дрябленькая – а что вы хотите, чай уже не мальчик, – и щетину приходилось удалять с особенной тщательностью. Кума бесили плохо выбритые места.
– Ну, не в смысле – залетный, а в смысле настоящий летчик. Пилот. В том же вагоне ехал, – ответил сержант. – Статья 58-1-б, пятнашка. Автоматчик [32] , в общем. По фамилии Котляревский.
Чирк.
Проклятье.
Кум мысленно ругнулся, отложил бритву и промакнул порез на скуле полотенцем. Надо будет потом газетку наклеить. Спросил равнодушно, не поворачиваясь к сержанту – чтобы тот не увидел выражения его лица:
32
Здесь – дезертир.
– Поляк, что ли?
– Да вроде нет. По-русски, во всяком случае, говорит.
– 58-1-б, значит...
– Так точно.
– А чего так мало дали?
– Не могу знать, – пожал плечами Степанов.
– Ты вот что, сержант... – помолчав, решил Кум и вытер лицо. Порез немного кровоточил, но в целом ритуал был завершен успешно. – Ты дело этого летчика мне принеси-ка. Посмотрим, что за поборник справедливости такой выискался... Уловил? Все, закрыли тему. Еще что?
И пошли обыкновенные доклады, собранные операми за сутки: что слышно в среде контингента, какие там царят умонастроения, кто из авторитетных граждан прибыл с последним этапом и чем это грозит расстановке сил в лагере. Рутина, в общем, но рутина необходимая: должен же начальник оперчасти знать, что делается в подведомственной ему, так сказать, среде обитания?
Пока все было относительно мирно, мелкие стычки и разногласия не в счет...
– ...но, поговаривают, скоро все изменится, – нерешительно сообщил сержант. – Поговаривают, что одна война закончилась, и теперь жди другой...
Кум слушал вполуха, заключенный Котляревский не шел из головы.
Котляревский. Он ненавидел эту фамилию. Старался навсегда стереть ее из памяти – потому что именно она разрушила всю его жизнь, поломала судьбу и загнала в этот медвежий угол. И вроде бы уже забыл, уже успокоился – и на тебе. Спартак собственной персоной.