Второго Рима день последний
Шрифт:
Он отвернулся.
– Как я уже сказал, на улице темно. Не видно собственной руки.
– Я не любитель бродить по ночам, но не могу ослушаться приказа твоего отца.
– Это не приказ,– ответил он. – Мой отец не может тебе приказывать, ведь ты доброволец Джустиниани. Отец не собирается разговаривать с тобой как солдат с солдатом. Ты будешь его гостем. Или его приятелем. У тебя может быть для него ценная информация. Он удивляется, что ты его избегаешь. Ты ему очень интересен. Но, конечно, он не хочет доставить тебе неприятности, если тебе кажется, что вам лучше не встречаться.
Он
«Жертвенный ягнёнок», подумал я. «Хорошо откормленный ягнёнок на алтаре властолюбия. А значит, при необходимости, мегадукс готов пожертвовать собственным сыном».
Брат Анны Нотарас. Одевшись, я улыбнулся ему дружелюбно и легко тронул за плечо. Он вздрогнул и покраснел, но улыбнулся в ответ. Значит, не посчитал меня человеком низкого происхождения.
Ночной северный ветер сбивал нам дыхание и плотно прижимал одежду к телу. Тьма была, хоть глаз выколи. Между летящими по небу тучами иногда проглядывало чёрное, усеянное звёздами небо. Жёлтый пёс увязался за мной, хотя я и приказал ему оставаться дома. Но он скользнул в темноту между моими ногами. Я взял у Мануэля лампу и протянул её юноше. Нелегко было ему проглотить это, но всё же, не возражая, он стал освещать нам дорогу. Что он думал обо мне? За нами всё время следовал пёс, словно охранял меня даже вопреки моей воле.
Во дворце Нотараса было темно. Мы вошли в маленькую угловую дверь возле городской стены со стороны моря. Казалось, ночь скрывает чужой настороженный взгляд. Шумящий, стонущий ветер что-то говорил мне, только слов его я не мог разобрать. В моей голове тоже шумело. Будто оглушил меня этот резкий ветер.
В коридорах стояла мёртвая тишина. Тёплый воздух повеял нам навстречу. Мы поднялись по ступенькам. В комнате, куда привёл меня молодой человек, был секретер, перья, бумага и большие книги в красивых переплётах. Перед иконой Трёх Царей горела лампа с душистым маслом.
Его голова была опущена, словно от тяжких забот. Он не улыбался. Принял моё приветствие как полагающиеся ему почести. Сыну он сказал только:
– Ты мне больше не нужен.
Юноша явно почувствовал себя оскорблённым, но постарался этого не показать. Ему очень хотелось узнать, о чём мы будем говорить. Но он покорно склонил свою красивую голову, пожелал мне доброй ночи и покинул комнату.
Как только молодой человек вышел, Лукаш Нотарас оживился, посмотрел на меня с любопытством и сказал:
– Я знаю о тебе всё, господин Иоханес Анхелос, поэтому я намерен говорить открыто.
Я понял, что он знает о моём греческом происхождении. Для меня это не было слишком большой неожиданностью, и, всё-таки, неприятно удивило.
– Ты хочешь откровенного разговора,– ответил я. – Так говорят те, кто намерен скрыть свои мысли. Человек не всегда может быть откровенным даже с самим собой.
– Ты был советником султана Мехмеда,– начал он. – И покинул его лагерь осенью. Человек такого положения не сделает этого без вполне конкретных целей.
– Сейчас речь о твоих целях, мегадукс,– ответил я. – Не о моих. Ты бы не стал вызывать меня сюда тайно, если бы не считал, что я могу оказаться полезным для твоих целей.
Он сделал нетерпеливый жест рукой. На его пальце сверкнул перстень величиной с детскую ладонь. Короткие рукава его зелёного халата были изнутри подшиты пурпурным шёлком и украшены золотым шитьём как у кесаря.
– Ты сам с первого дня искал контакта со мной,– продолжал он. – И был достаточно осторожен. Это правильно: так лучше и для тебя и для меня. Ты поступил ловко, когда, как бы случайно, познакомился с моей дочерью. Потом ты проводил её домой, когда она потеряла свою подругу. Я был в море, и ты рискнул прийти сюда среди белого дня. Конечно, ты хотел лишь встретиться с моей дочерью. Умно.
– Она обещала рассказать тебе обо мне,– заметил я.
– Моя дочь в тебя влюблена,– усмехнулся он. – Она не знает, кто ты и не догадывается о твоих намерениях. Она впечатлительна, горда и не знает ничего.
– Твоя дочь красива,– сказал я.
Мегадукс движением руки как бы отмахнулся от моих слов.
– Ты, конечно, выше подобных искушений. Моя дочь не для тебя.
– Не будь в этом так уверен, мегадукс,– ответил я.
Впервые он позволил себе изобразить удивление.
– Время покажет, чем всё это закончится,– наконец сказал он. – Твоя игра слишком сложна и небезопасна, чтобы мешать туда женщину. Разве только для видимости. Но не более. Ты ходишь по острию меча, Иоханес Анхелос, и не можешь себе позволить пошатнуться.
– Ты действительно много знаешь, мегадукс,– заметил я. – Но ты не знаешь меня.
– Я много знаю,– сказал он. – Больше, чем ты думаешь. Даже шатёр султана небезопасное место для разговоров. Даже там есть уши. Я знаю, что ты не в ссоре расстался с султаном. Знаю, что он дал тебе немалое состояние в драгоценных камнях. К сожалению, это также известно кесарю и его хранителю печати Францу. Поэтому, с тех пор как ты прибыл Константинополь, каждый твой шаг под надзором. Не хочу знать, сколько тебе пришлось заплатить, чтобы записаться добровольцем к Джустиниани. Все латиняне продажны. Но даже Джустиниани не спасёт тебя, сделай ты хоть небольшую ошибку.
Он развёл руками:
– Смешно, но лишь авторитет султана Мехмеда хранит тебя здесь, в Константинополе. Так низко пал Второй Рим! Никто не смеет поднять на тебя руку, потому что неизвестны твои намерения.
– Ты прав,– ответил я. – Это действительно смешно. Даже после того, как я убежал от султана и изменил ему, меня охраняет его могущество. Я ощущаю это каждое мгновение. Мы живём в сумасшедшее время.
Он улыбнулся тонкими губами:
– Я не сумасшедший, чтобы думать, будто ты можешь открыть мне свои намерения. Ведь я грек. Впрочем, это и не требуется. Разум подсказывает мне, что после падения города ты, в любом случае, займёшь более высокое положение в окружении султана, чем занимал раньше. И если не открыто, то тайно. Поэтому договор…, нет, скорее сотрудничество между нами в определённых границах могло бы быть полезным для нас обоих.