Второго Рима день последний
Шрифт:
Через несколько минут она тихо прошептала мне на ухо:
– Иоханес Анхелос, тебе не кажется, что так будет лучше?
– Случилось самое лучшее,– произнёс я, чувствуя тяжесть наваливающегося сна.
Она беззвучно засмеялась и прошептала:
– Всё так просто, так легко, так естественно. Это только ты всё путаешь и усложняешь. Но теперь я счастлива.
– Не жалеешь….– сказал я сквозь сон только чтобы не молчать.
Она удивилась:
– Чего мне жалеть? Теперь ты больше никогда от меня не убежишь. И мне хорошо. Если бы ты на мне сейчас женился, то не было бы никакой гарантии. Ведь ты уже бросил одну жену. Но после того, что ты со мной сделал, совесть твоя не позволит тебе так просто меня оставить. Я тебя уже достаточно хорошо знаю, хотя ты и считаешь себя, бог знает каким матёрым, мой любимый.
Я был преисполнен благостным покоем, и не было у меня сил задуматься над её словами. Её голова лежала на моём плече, её губы касались моего уха, её волосы щекотали мою шею, и я вдыхал гиацинтовый запах её лица.
Я положил руку на её обнажённую грудь и глубоко уснул. Впервые за много дней я спал без сновидений.
Я спал долго. Не проснулся, когда она уходила. Не проснулся даже, когда выстрелило большое орудие, призывая турок к утренней молитве. Солнце стояло уже высоко, когда я очнулся. Чувствовал себя отдохнувшим, обновлённым, счастливым.
Она ушла, когда я спал. Так было лучше. Я не хотел, чтобы нас видели вместе. Я знал, что смогу её найти. Весёлый и свободный как никогда раньше, я отправился съесть обильный завтрак. Потом, не надевая доспехи, даже не перепоясавшись мечом, в моей скромной латинской одежде, смиренный, как пилигрим, я направил свои шаги в монастырь Пантократора.
В монастыре мне пришлось ждать несколько часов, потому что монах Геннадиус предавался набожным размышлениям. Всё это время я молился перед святыми иконами в монастырской церкви. Я просил об отпущении грехов, погружённый в мистический мир моей души. Я знал, что у бога своя мера греха, отличная от людской.
Когда монах Геннадиус меня увидел, он нахмурился и вперил в меня свой пламенный взгляд.
– Чего тебе надобно, латинянин?– спросил он.
Я начал говорить:
– Когда я был молодым, в монастыре Атоса мне приходилось встречать людей, которые отреклись от римской и вернулись в греческую церковь, чтобы посвятить жизнь богу и участвовать в богослужениях по древнему обычаю церкви Христа. Мой отец умер, когда я был ещё ребёнком, но из его бумаг я узнал, что он был греком из Константинополя. Он изменил своей вере, женился на венецианке и последовал за Папой в Авиньон. Мой отец жил в Авиньоне и получал пенсию из казны Папы до самой своей смерти. Там же родился и я. Но всё это было лишь блуждание. Теперь, когда я прибыл в Константинополь, чтобы умереть на его стенах, сражаясь с турками, я хочу вернуться к вере моих предков.
Религиозный огонь так ослепил его, что он не слишком внимательно прислушивался к моим словам, за что я ему был благодарен, ибо не хотел отвечать на вопросы, которые могли бы возникнуть у человека более внимательного, Он же, лишь вскричал обличительно:
– Зачем же ты сражаешься против турок вместе с латинянами? Даже султан лучше кесаря, признавшего Папу.
– Не будем об этом спорить,– попросил я. – Лучше исполни свой долг. Ты будешь пастырем, который на плечах своих приносит заблудшую овцу обратно в стадо. Не забывай также, что и ты сам после долгого раздумья подписался под унией. Мой грех не больше твоего.
Левой рукой он поднял правую, которая, как я только в тот момент заметил, была парализована, и с триумфом сказал:
– День и ночь я молил бога, чтобы в знак прощения повелел он отсохнуть той руке, которая во Флоренции сотворила подпись. И как только загремели пушки, бог услышал мои молитвы. Сейчас во мне пребывает Дух Святой.
Он попросил одного из послушников сопровождать нас. Потом подвёл меня к рыбному пруду во дворе монастыря и предложил снять одежду. А когда я разделся, столкнул меня в пруд, вдавил мою голову под воду и окрестил заново. По неизвестной причине, он дал мне имя Захарий. Я вышел из воды и, как положено, исповедался перед ним и послушником, после чего он наложил на меня не слишком тяжёлую епитимью, ибо я проявил добрую волю. Его лицо светилось, он заметно подобрел, помолился за меня и дал мне благословение.
– Теперь ты настоящий грек,– произнёс он. – Помни, грядёт час искупления. Чем дольше будет длиться сопротивление, тем больше будет ярость турок и тем тяжелее страдания, которые падут на головы невинных. Если такова воля божья, чтобы город попал под власть султана, то кто может этому помешать? Сражающийся против султана, в своём ослеплении сражается против воли бога. Но тот, кто прогонит латинян из Константинополя – угоден богу.
– Кто уполномочил тебя так говорить?– спросил я, взволнованный до глубины души.
– Скорбь, страдание, страх за мой город уполномочили меня на это,– ответил он резко. – Это не я, монах Геннадиус говорю, но Дух божий во мне.
Он посмотрел вокруг и увидел серых рыбок, испуганно мечущихся в мутной воде пруда.
– Час пришествия близок,– вскричал он, указывая на рыбок левой рукой. – И станут тогда рыбы красными как кровь от ужаса и страха, чтобы даже недоверчивые поверили. Пусть это послужит знамением, и если ты всё ещё будешь здесь, то увидишь всё сам. Дух бога, властелина мира говорит сейчас моими устами.
Он говорил так уверенно и страстно, что я вынужден был ему поверить. Потом он устал и умолк. Когда послушник ушёл, я оделся и сказал:
– Отче, я грешник и нарушил заповедь, как ты уже об этом слышал. Я спал с греческой женщиной и лишил её девственности. Могу ли я загладить свой грех, женившись на ней, несмотря на то, что у меня уже есть жена во Флоренции, на которой я женился по закону и с которой связан таинством Римской церкви?
Он задумался. В его глазах появился блеск былого политика. Наконец, он сказал:
– Папа и его кардиналы так тяжко оскорбляли и так упорно преследовали нашу церковь, наших патриархов, даже символы нашей веры, что не будет большим грехом, если я, в меру своих сил, постараюсь организовать как можно больше неприятностей для папской церкви. После сегодняшнего крещения твой прежний брак теряет силу. Я объявляю его недействительным. В нашем тяжёлом положении мы даже не имеем истинного патриарха, который мог бы это совершить. Лишь отступник Георгий Маммас, будь он проклят. Приходи сюда с этой женщиной, и я сочетаю вас под святым кровом как мужа и жену.