Второй Фонд
Шрифт:
Аркадия взбежала по лестнице и, не раздеваясь, плюхнулась в кровать.
Включила Олинтусово изобретение и почувствовала себя хитрой шпионкой из фильма. Первое, что она услышала, были слова Антора:
– Господа, ваши анализы удовлетворительны. У ребенка тоже все в порядке.
Ребенок зарычал в подушку от негодования.
Антор расстегнул портфель и вынул из него пачку снимков. Портфель закрывался не обычным замком. Если бы его открыла чужая рука, содержимое портфеля мгновенно окислилось бы, превратившись в кучу пепла. Извлеченные из портфеля рукой
Пока на них можно было смотреть, Антор торопливо говорил:
– Это энцефалограммы некоторых правительственных чиновников Анакреона. Эта снята с психолога, который работает в университете Локриса. Эта – с сайвеннского промышленника. Остальные подписаны.
Мужчины принялись разглядывать графики. Для всех, кроме Дарелла, это были просто волнистые линии. Для Дарелла – настоящие летописи.
– Обратите внимание, доктор Дарелл, – заметил Антор, – на ровный участок между вторичными тау-волнами в передней доле. Он встречается во всех графиках. Хотите проверить по аналитической линейке?
Аналитическая линейка – дальний родственник привычной читателю логарифмической линейки. Родство между ними такое же отдаленное, как между небоскребом и хижиной.
Дарелл пользовался ею мастерски. Проверка не отняла у него много времени. Он убедился, что Антор прав: передней доле соответствовал совершенно ровный участок, хотя здесь можно было ожидать сильных колебаний.
– Как вы объясните это, доктор Дарелл? – спросил Антор.
– Не знаю. Боюсь, что сразу ничего сказать не могу. Даже полная амнезия не дает такой ровной линии. Возможно, это результат какой-то операции.
– Правильно! Это операция, – воскликнул Антор. – Конечно, ножом здесь ничего не резали. Это операция в духе Мула. Он умел полностью подавлять чувства и настроения. Я уверен, что у обращенных были такие же ровные участки на месте подавленных чувств. А еще...
– ...это могли бы делать психологи Второго Фонда. Так? – с улыбкой подсказал Турбор.
Последовало красноречивое молчание.
– Что натолкнуло вас на подозрения, мистер Антор? – спросил Мунн.
– Подозрения возникли не у меня, а у доктора Кляйзе. Он, как и Межпланетная Полиция, коллекционировал энцефалограммы, но с другой целью, и потому брал их из других источников. Он интересовался учеными, бизнесменами и политиками. Совершенно очевидно: если Второй Фонд направляет ход истории, он старается делать это в минимальном масштабе и как можно незаметнее. Если психологи действуют через сознание, как можно ожидать, то они действуют через сознание влиятельных людей, которыми интересовался доктор Кляйзе.
– Ну и что? – возразил Мунн. – Что доказывает ваша ровная линия? Может быть, это вполне нормальное явление? Вы знаете, как ведут себя эти люди?
Мунн обвел взглядом присутствующих, но ни у кого не нашел поддержки.
– Это вопрос к доктору Дареллу, – сказал Антор. – Доктор Дарелл, скажите, часто ли вам приходилось встречать это явление в практике и литературе? Какова вероятность того, что оно встретится в одном случае из тысячи, как это произошло в выборке доктора Кляйзе?
– Я почти не сомневаюсь, – медленно заговорил доктор Дарелл, – что мы видели карты искусственного или контролируемого интеллекта.
– Я знаю, доктор Дарелл, – сказал Антор. – Мне известно также, что одно время вы работали с доктором Кляйзе. Почему вы прекратили работу?
В вопросе не было враждебности; он был произнесен всего лишь настороженно, но доктор Дарелл долго не отвечал.
Он переводил взгляд с одного гостя на другого и, наконец, торопливо и сбивчиво заговорил:
– Потому, что борьба Кляйзе была бессмысленной. Он состязался со слишком сильным противником. Он пытался поймать то, что – мы оба знали – невозможно поймать. Мы понимали, что нами кто-то управляет, но я не хотел докапываться! У меня есть гордость! Мне хотелось думать, что наш Фонд сам себе хозяин. Я не мог смириться с тем, что наши деды сражались и умирали за пустой звук. Я решил бежать, пока не успел удостовериться в ужасном.
Мне не жаль было карьеры, потому что пенсии, назначенной государством нашей семье, вполне хватало на удовлетворение моих скромных нужд. Домашняя лаборатория избавляла меня от скуки, а когда-нибудь и жизнь кончится. Вот, Кляйзе умер.
Семик показал зубы и сказал:
– Что это за Кляйзе? Я его не знал. Как он умер?
– Умер, – с нажимом произнес Антор. – Он знал, что умрет. За полгода до смерти он сказал мне, что подошел очень близко...
– А теперь мы п-подходим б-близко? – прошептал Мунн, дергая кадыком.
– Да, – ответил Антор, – мы давно ходим по краю, потому и собрались здесь. Я ученик Кляйзе, доктор Дарелл его коллега. Джоуль Турбор, пока правительство не заставило его замолчать, пытался развеять миф о спасительной миссии Второго Фонда. Кстати, правительство действовало через некоего финансиста, в энцефалограмме которого имеется та самая ровная линия. У Хомира Мунна самая большая мулиана, если можно так назвать коллекцию литературы о Муле, в которой есть упоминания о Втором Фонде.
Мистер Мунн опубликовал несколько статей об устройстве и целях Второго Фонда. Доктор Семик – он сам этого не знает – внес неоценимый вклад в разработку математического аппарата энцефалографии.
Семик широко раскрыл глаза и засмеялся:
– Что вы, молодой человек! Я исследовал внутриядерное движение частиц, проблему нейтронов, а об энцефалографии от вас впервые слышу!
– Итак, мы знаем, на чем стоим. Правительство бездействует. Не знаю, осознает ли кто-то из членов правительства, насколько серьезно положение. Однако, я знаю: нам нечего терять, выиграть мы можем многое. Чем больше мы будем знать, тем эффективнее сможем себя защитить. Все только начинается.
– Как глубоко, – спросил Турбор, – проник к нам Второй Фонд?
– Честно скажу: не знаю. Знаю точно, что его влиянием поражены провинции, и надеюсь, что столичный мир не затронут. Я не был в этом уверен, потому и посадил вас под энцефалограф. Больше всего я боялся за доктора Дарелла, потому что он в свое время ушел от доктора Кляйзе. Доктор Кляйзе не мог ему этого простить. Я считал, что доктор Дарелл попал под влияние Второго Фонда, а доктор Кляйзе говорил, что он просто трус.
Простите, доктор Дарелл, я хочу объяснить свои поступки. Я вас понимаю и могу простить вам трусость.