Второй пол

де Бовуар Симона

И в этом ключ к разгадке всей тайны. На уровне биологии вид может поддерживать себя, лишь заново себя создавая; но это созидание — не что иное, как повторение той же самой Жизни в различных формах. Человек обеспечивает повторение Жизни, трансцендируя Жизнь посредством своего Существования, Экзистенции; превосходя самого себя, он создает ценности, которые полностью обесценивают простое повторение. У животных ничем не стесненное разнообразие деятельности самца оказывается совершенно напрасным, потому что у самца нет никакого проекта; когда он не служит виду, все его действия ничего не стоят; самец же человека, служа роду, преображает мир, создает новые инструменты, изобретает и кует будущее. Утверждая себя как полновластного господина, он встречает участие и в самой женщине — ведь она тоже существует, ей тоже свойственна трансцендентность, и проект ее не в повторении раз и навсегда данного, а в выходе за пределы своего «я» к другому будущему; в глубине души она согласна с мужскими притязаниями. Она присоединяется к мужчинам во время праздников, устраиваемых в честь мужских успехов и побед. Ее несчастье в том, что она биологически обречена повторять Жизнь, тогда как и в ее глазах Жизнь не несет в себе своего обоснования, а обоснование это важнее самой жизни.

Диалектика, определяющая, по Гегелю, отношение хозяина к рабу, местами больше подходит для объяснения отношения мужчины к женщине. Преимущество Хозяина, говорит он, основано на том, что, рискуя жизнью, он утверждает примат Духа над Жизнью — но на самом деле покоренному рабу этот риск тоже знаком. А вот женщина — это изначально существо, которое дает Жизнь вообщеи не рискует своейжизнью; она никогда не сталкивалась с мужчиной в борьбе; к ней всецело приложимо гегелевское определение: «Другое (сознание) — это сознание зависимое, для которого основной действительностью является животная жизнь, то есть бытие, данное другой сущностью». Но это отношение отличается от отношения угнетателя и угнетенного, потому что женщина признает ценности, конкретно достигаемые мужчинами, и тоже на них нацелена; именно мужчина открывает будущее, к которому трансцендирует и она; по правде говоря, женщины никогда не противопоставляли мужским ценностям женские — это разделение придумали мужчины, желая поддержать мужские прерогативы; они решили создать женский удел — порядок и определенный уклад жизни, законы имманентности — для того только, чтобы заключить в нем женщину; но существующий ищет оправдания своему существованию в своей трансценденции поверх каких бы то ни было половых различий — и доказательством тому служит само подчинение женщин. Их требования на сегодняшний день как раз и заключаются в том, чтобы быть признанными существующими наравне с мужчинами и не подчинять свое существование — жизни, а человека в себе — одной животной сущности.

Таким образом, перспектива философии существования позволяет нам понять, почему биологическая и экономическая ситуация в примитивных племенах должна была привести к мужскому главенству. Самка подчинена роду в большей степени, чем самец; человечество всегда стремилось выйти за пределы особой судьбы; с изобретением орудий труда поддержание жизни стало для мужчины деятельностью и проектом, тогда как материнство для женщины так и осталось связанным с телом, как у животных. Мужчина стал полагать себя по отношению к женщине как хозяин, потому что человечество поставило вопрос о сути своего бытия, то есть предпочло жизни смысл жизни; проект мужчины заключается не в том, чтобы повторяться во времени, а в том, чтобы восторжествовать над мгновением и ковать будущее. Именно мужская деятельность, создавая ценности, утвердила как ценность само существование; она одержала верх над темными силами жизни, а также поработила Природу и Женщину.

Теперь нам предстоит проследить, как это положение вещей закреплялось и развивалось на протяжении веков. Какое место уделило человечество той части себя самого, которая внутри его определилась как Другой? Какие права оно признало за этой частью? Какое определение дали ей мужчины?

II

Как мы только что убедились, в первобытном племени женская доля очень тяжела; у самок животных функция воспроизводства естественно ограничена, а во время ее исполнения особь полностью или частично освобождается от других забот; только самок домашних животных требовательный хозяин доводит порой до полного истощения, используя как их свойство воспроизводить жизнь, так и индивидуальные способности. Видимо, так же обстояло дело и с женщиной в то время, когда борьба против враждебного мира требовала отдачи всех ресурсов сообщества; к бремени беспрестанного и беспорядочного деторождения добавлялись тяжелые домашние обязанности. Впрочем, некоторые историки утверждают, что именно на этой стадии меньше всего выражено мужское превосходство. Однако следует отметить, что превосходство это переживается непосредственно, оно непреднамеренно и никем не полагаемо; еще не предпринимается никаких усилий, чтобы компенсировать жесткость обстоятельств, ставящих в невыгодное положение женщину; но нет и стремления притеснять ее, как это будет впоследствии при патерналистском строе. Неравенство полов не закреплено никакими институтами; да и самих институтов тоже нет — нет ни собственности, ни наследства, ни права. Религия нейтральна — все поклоняются какому–нибудь бесполому тотему, Лишь когда кочевники закрепляются на земле и начинают заниматься сельским хозяйством, появляются институты и право. Человек уже не ограничивается суровым сопротивлением враждебным силам — он начинает конкретно утверждать себя через образ, который он навязывает миру, через то, как он мыслит мир и самого себя. В этот момент различие между полами отражается на структуре сообщества; оно приобретает особенный характер; в сельскохозяйственных коллективах женщина часто облечена необычайным престижем. Престиж этот главным образом объясняется тем совершенно новым значением, что приобретает ребенок в цивилизации, основой которой становится земледельческий труд. Обосновываясь на той или иной территории, люди присваивают ее себе; появляется собственность в коллективной форме; она требует от своих владельцев потомства; материнство становится сакральной функцией. Многие племена живут общинным строем — это не значит, что женщины принадлежат всем мужчинам коллектива; сегодня уже практически никто не верит, что брак по принципу близкого соседства когда–либо практиковался; но религиозное, социальное и экономическое существование мужчин и женщин возможно только в группе — их индивидуальность остается чисто биологическим фактом; брак в любой форме — моногамии, полигамии или полиандрии — также является чисто мирским случайным явлением, не осознанным как какая–то мистическая связь. Для супруги он не является источником какого бы то ни было порабощения, она продолжает быть составной частью своего рода. Весь род в целом, объединенный одним тотемом, мистически обладает одной маной, а материально — одной территорией. В соответствии с процессом отчуждения, о котором я говорила, род воспринимает себя на этой территории в определенном объективном и конкретном образе; так, через постоянство места обитания он реализуется как единое целое, идентичность которого поддерживается в дисперсии времени. Только экзистенциальный подход позволяет понять сохранившуюся до наших дней идентификацию рода, людей, семьи и собственности. Сельскохозяйственная община противопоставляет мировоззрению кочевых племен, для которых существует только мгновение, новое мировоззрение, которое видит жизнь уходящей корнями в прошлое и захватывающей будущее: возникает поклонение тотемическому предку, давшему имя членам рода, и род начинает серьезно интересоваться своими потомками — ведь в земле, которую он им завещает и которую они будут обрабатывать, род переживет самого себя. Община осознает себя как единое целое и хочет продлить свое существование за пределами настоящего времени — она узнает себя в детях, признает их своими, в них реализуется, в них же превосходит себя, Но первобытные люди, как правило, не задумывались об участии отца в воспроизводстве; детей рассматривали как перевоплощение духов предков, витающих вокруг определенных деревьев и скал, в определенных священных местах и попадающих в тело женщины; порой предполагалось, что такое проникновение возможно, только если женщина утратила девственность, однако другие народы допускали, что оно может осуществиться и через ноздри или через рот; во всяком случае, дефлорация имеет здесь второстепенное значение и по каким–то мистическим причинам редко считается делом мужа. Мать же совершенно очевидно необходима для рождения ребенка; она сохраняет и вскармливает зародыш в своем чреве, через нее жизнь рода получает распространение в видимом мире. Таким образом, выходит, что она играет роль первого плана. Очень часто дети принадлежат роду матери, носят его имя и получают долю в его правах, в частности в пользовании землей, находящейся во владении рода. Итак, общинная собственность передается по женской линии; женщины распределяют поля и урожаи между членами рода, и наоборот, члены рода получают тот или иной удел от своих матерей. Значит, можно заключить, что земля мистическим образом принадлежит женщинам — они имеют одновременно религиозную и законную власть над землей и ее продуктами. Связующие их узы теснее, чем принадлежность; при материнском праве наблюдается самое настоящее отождествление женщины и земли; в них обеих путем различных превращений воспроизводится постоянство жизни — жизни, являющейся прежде всего способностью к порождению нового.

Кочевники воспринимают рождение детей как явление случайное, а о богатствах земли и вовсе ничего не знают; земледелец же восхищается тайной плодородия, кроющейся в борозде пашни и в материнском чреве; он знает, что сам порожден так же, как скот или хлеб, и хочет, чтобы его род продолжался в новых людях, которые увековечат его, увековечивая плодовитость полей; вся природа представляется ему матерью; земля — это женщина, а в женщине живет та же неведомая мощь, что и в земле ¹. Отчасти поэтому ей были доверены сельскохозяйственные работы: если она способна призывать в свое чрево духов предков, значит, у нее есть сила заставить засеянные поля в изобилии давать плоды и колосья. В том и в другом случаях речь идет не о созидательном действии, но о магическом заклинании. На этой стадии человек уже не ограничивается собирательством плодов земли, но еще не знает своего могущества; он колеблется между техникой и магией; он чувствует себя пассивным и зависимым от Природы, произвольно отпускающей жизнь и смерть. Разумеется, он более или менее признает полезность полового акта и техники, помогающей возделать землю, — но дети и урожай тем не менее представляются ему сверхъестественными дарами; причем богатства, скрытые у самых потаенных истоков жизни, привлекают в этот мир таинственные испарения, исходящие от женского тела. Подобные верования еще до сих пор сохраняются во многих индейских, австралийских и полинезийских племенах ²; и значение их достаточно велико, поскольку они прекрасно сочетаются с практическими интересами коллектива. Материнство обрекает женщину на оседлый образ жизни; пока мужчина охотится, рыбачит, воюет, она, естественно, остается у домашнего очага. Но у примитивных народов садоводство ограничивается лишь небольшими площадями, размещенными в пределах деревни; их возделывание относится к домашней работе; пользование орудиями труда каменного века не требует интенсивных усилий; экономика и мистика сообща предоставляют земледелие женщинам. И по

«Привет тебе. Земля, мать людей, стань плодородной в объятиях Божьих и преисполнись плодов на благо человеку», — гласит древнее англосаксонское заклинание.

В Уганде и у индийских племен бханта бесплодная женщина считается опасной для садов. В Никобаре верят, что урожай будет более обильным, если его соберет беременная женщина. На Борнео именно женщины отбирают и хранят семена. «Кажется, в них видят природное родство с семенами, о которых сами женщины говорят как о беременных. Иногда в период созревания риса женщины проводят ночь на рисовых полях» (Хоуз и Мак–Доугал). В Древней Индии обнаженные женщины ночью проходят с плугом вокруг поля. Индейцы оренока предоставляли сажать и сеять женщинам, ибо «точно так же, как женщины умели зачинать и производить на свет детей, так и посаженные ими зерна и корни давали более обильные всходы, чем если бы их сажали мужчины» (Фрэзер). У Фрэзера можно найти множество подобных примеров.

мере того, как зарождается домашняя индустрия, она также достается в удел женщинам; они ткут ковры и покрывала, изготавливают посуду. Часто именно они ведают обменом товарами — в их руках находится торговля. Итак, они способствуют поддержанию и распространению жизни племени; от их усилий и магических свойств зависят дети, стада, урожаи, домашняя утварь и вообще процветание группы людей, душой которой они являются. Такое могущество внушает мужчинам смешанное чувство уважения и ужаса, что находит отражение в культе женщин. Последние начинают восприниматься как воплощение всей чуждой Природы.

Как мы уже говорили, человек осознает себя только в противопоставлении Другому,человек воспринимает мир сквозь призму дуализма, причем первоначально дуализм этот не имеет половой окраски. Но поскольку женщина отличается от мужчины, который полагает себя в качестве самотождественного, она, естественно, попадает в категорию Другого; понятие «Другой» включает в себя женщину; но вначале ее значение еще не так велико, чтобы она могла одна воплощать это понятие, и таким образом внутри Другого намечается подразделение: в древних космогониях один и тот же элемент часто имеет и мужское и женское воплощение — так, у вавилонян Океан (муж.) и Море (жен.) являются двойным воплощением космического хаоса. Когда роль женщины возрастает, она почти полностью поглощает область Другого. Тогда появляются божества женского пола, чей культ связан с поклонением идее плодородия. В Сузах было найдено древнейшее изображение Великой Богини, Великой Матери в длинном одеянии и высоком головном уборе, в то время как другие статуи увенчаны башнями; несколько таких изображений было обнаружено при раскопках на Крите. Ее то представляют сидящей на корточках, с непомерно пышными бедрами, то — стоящей и более худой, иногда одетой, часто — обнаженной, сжимающей руки под полными грудями. Она владычица небес, ее символ — голубь; она же повелительница преисподней, откуда ползком выбирается на поверхность символизирующая ее в этом случае змея. Она дает о себе знать в горах и лесах, на море и в родниках. Повсюду она творит жизнь — даже убивая, воскрешает. Капризная, похотливая, жестокая, как Природа, благодатная и грозная одновременно, она царит по всей Эгеиде, Фригии, Сирии, Анатолии, по всей Западной Азии. В Вавилоне ее зовут Иштар, у семитских народов — Астарта, у греков — Гея, Рея или Кибела; в Египте ее обнаруживают в образе Исиды; божества мужского пола занимают по отношению к ней подчиненное положение. Являясь верховным идолом самых дальних сфер неба и преисподней, женщина на земле окружена табу; как все сакральные существа, она сама и есть табу; она обладает такой властью, что в ней видят волшебницу, ведьму; ее ассоциируют с молитвой, а иногда она становится жрицей, как друидессы у древних кельтов; в некоторых случаях она участвует в управлении племенем и даже, случается, осуществляет его в одиночку. Те давние времена не оставили нам никакой литературы. Но великие патриархальные эпохи сохранили в своей мифологии, памятниках, традициях воспоминания о временах, когда женщины занимали очень высокое положение. С женской точки зрения, брахманическая эпоха была шагом назад по сравнению с эпохой Ригведы, а последняя — по сравнению с предшествовавшей ей примитивной стадией. Статус бедуинок в доисламскую эпоху был гораздо выше, чем тот, что определен Кораном. Великие образы Ниобеи и Медеи напоминают об эре, когда матери считали детей своим личным достоянием и непомерно гордились ими. А в гомеровских поэмах Андромаха и Гекуба обладают влиянием, которое классическая Греция уже не признает за женщинами, укрывшимися в тени гинекея. На основе этих фактов было выдвинуто предположение, что в первобытные времена существовало настоящее женское Царство; именно эту гипотезу, предложенную Бахоффеном, воспринял Энгельс; переход от матриархата к патриархату представляется ему «великим историческим поражением женского пола».

Но в действительности такой золотой век Женщины — не что иное, как миф. Сказать, что женщина была Другим, —значит констатировать отсутствие отношения взаимности между полами; Земля, Мать, Богиня, она никогда не была для мужчины равной, ее могущество утверждалось за пределамичеловеческого царства, а значит, и сама она была внеего. Общество всегда было мужским, политическая власть всегда находилась в руках у мужчин. «Общественная или просто социальная власть всегда принадлежит мужчинам», — утверждает Леви–Строс в конце своего исследования, посвященного примитивным обществам. Для мужчины подобный, другой, который одновременно и тот же самый и с которым можно установить отношение взаимности, — это всегда индивид мужского пола. Дуализм, который в той или иной форме обнаруживается в недрах сообщества, противопоставляет одну группу мужчин другой, а женщины составляют часть богатства, которым мужчины владеют и обмениваются между собой. Ошибка произошла из–за смешения двух совершенно взаимоисключающих видов Другого. Если женщина рассматривается как абсолютно Другой, то есть — несмотря на всю свою магию — как несущественное, совершенно невозможно воспринимать в ней другого субъекта ¹. Женщины, та–К ак мы увидим, такое разделение утвердилось. Как раз в те эпохи, когда женщина воспринималась как Другой, общество особенно упорно отказывалось принять ее как человека. Сегодня она становится равным Другим ценой утраты мистического ореола. На этой двусмысленности всегда играли антифеминисты. Они охотно соглашаются превозносить женщину как Другого, с тем чтобы утвердить ее другую сущность как абсолютную, неизменную и отказать ей в участии в человеческом mitsein.

ким образом, никогда не составляли отдельной группы, которая полагала бы себя для себяперед лицом мужского объединения; они никогда не имели прямого и автономного отношения с мужчинами.

«Отношение взаимности, лежащее в основе брака, было установлено не между мужчинами и женщинами, а между мужчинами при помощи женщин, которые явились для этого всего лишь основным поводом», — говорит Леви–Строс ¹. Конкретное положение женщины вовсе не зависит от того, какой тип филиации преобладает в обществе, к которому она принадлежит; при патрилинейной, матрилинейной, и при смешанной, и при неопределенной (ведь неопределенность всегда относительна) филиации женщина всегда остается под опекой мужчин; вопрос лишь в том, находится ли она после заключения брака по–прежнему под властью отца или старшего брата — властью, распространяющейся впоследствии и на ее детей, — или начинает подчиняться мужу. Но в любом случае: «Женщина служит лишь символом для своего потомства… матрилинейная филиация — не что иное, как рука отца или брата женщины, дотянувшаяся до деревни мужа» ². Она лишь посредница при передаче права, но не его держательница. На самом деле тип филиации определяет отношения между двумя мужскими группами, а не между полами. На практике конкретное положение женщины не имеет прочной связи с тем или иным типом правового устройства. Случается, что при матрилинейной филиации она занимает очень высокое положение (следует, однако, не упускать из виду, что появление женщины — вождя, царицы во главе племени совершенно не означает, что в нем правят женщины; восшествие на русский престол Екатерины Великой несколько не изменило судьбу русских крестьянок); но нередко ей суждено жить в унижении и подлости. Впрочем, случаи, когда женщина остается со своим родом, а мужу дозволяется лишь наносить ей краткие, а то и тайные визиты, встречаются весьма редко. Почти всегда она переселяется в дом супруга — уже одного этого достаточно, чтобы продемонстрировать мужское превосходство. «При всех колебаниях форм филиации, — говорит ЛевиСтрос, — постоянное проживание в доме у мужчины свидетельствует об изначальной асимметрии в отношениях между полами, характеризующей человеческое общество». Поскольку она держит при себе детей, получается, что территориальная организация племени не совпадает с его тотемической организацией: последняя тщательно выстроена, первая — случайна; но на практике первая имеет большее значение, ибо место, где люди живут и работают, важнее, чем их мистическая принадлежность. При переходных формах филиации, которые получили наибольшее распространение, сосуществуют два вида права, одно — религиозное, другое — основанное на совместном проживании и обработке земли, и они взаимно проникают друг в друга. Хотя брак и является светским установлением, его социальное значение чрезвычайно велико; семья, даже не имея религиозного смысла, очень существенна в человеческом плане. Даже в тех сообществах, где наблюдается большая сексуальная свобода, женщина, производящая на свет ребенка, должна быть замужем; одна со своим потомством она не сможет образовать автономную группу; одного религиозного покровительства брата оказывается недостаточно — необходимо присутствие супруга. Часто он имеет большую ответственность перед детьми; хотя они и не принадлежат к его клану, он обязан их кормить и воспитывать; между мужем и женой, между отцом и сыном устанавливается связь, основанная на совместном проживании, общем труде и интересах, взаимной нежности, Отношения между такой светской семьей и тотемическим родом очень сложны, о чем свидетельствует разнообразие свадебных обрядов. Первоначально муж покупает жену у другого клана или по крайней мере два клана совершают обмен — один предоставляет своего члена, другой уступает скот, плоды, труд. Но поскольку муж берет на свое обеспечение жену и ее детей, бывает также, что он получает вознаграждение от ее братьев. Равновесие между мистическими и экономическими реалиями весьма шатко. Часто мужчина гораздо больше привязан к своим детям, чем к племянникам; он предпочтет утверждать себя как отец, когда предоставится возможность такого самоутверждения. И поэтому всякое общество начинает тяготеть к патриархальной форме, как только стадия его развития позволяет человеку осознать себя и проявить свою волю.