Второй Салладин
Шрифт:
Рамирес снова присмотрелся. Долговязый человек распластался по каменистой земле. От пальцев до рюкзака – считанные дюймы.
Гринго, делай же что-нибудь, и немедленно. Они упрячут тебя за решетку лет на сто, если поймают.
Рамирес нервно потер губы.
Издалека донесся рев двигателей, низкий и ритмичный, он нарастал с каждой минутой.
– Это они, – крикнул тот, что был в грузовике.
– Ладно, – отозвался пограничник с ружьем, отступил на шаг назад и сделал пол-оборота в сторону.
Все произошло молниеносно. Патрульный повернул голову
"Пулемет! Маленький пулемет!" – понял Рамирес, изумляясь такому сокровищу.
Остальные бросились из пятачка света врассыпную. Торопливо грянул выстрел, пуля фонтанчиком взмела пыль у ног Длинного. Тот вскочил, держа оружие двумя руками, тщательно прицелился и застрочил по машине на гребне горы. Рамирес услышал звон бьющегося стекла и лязг металла, вспарываемого пулями. Прожектор погас. Длинный припал на одно колено и проворно сменил магазин. Потом поднялся, выпустил новую очередь, и грузовик полыхнул маслянистым рыжим пламенем, расцветившим и накалившим ночь.
Рамиреса обдало пылью и жаром от взрыва, и он заморгал. Перед глазами от яркой вспышки плавали лиловые круги. Он проморгался, чтобы изгнать их, и снова стал смотреть на завораживающее зрелище перед ним. Пылающий грузовик освещал ложбину.
Длинный подобрался к упавшему пограничнику. Рамирес в изумлении смотрел, как он склонился над человеком, которого только что убил и, похоже, закрыл ему глаза. Потом одной рукой перекатил распростертое тело на бок и повернул его лицом к Ногалесу. А затем подхватил свой рюкзак и скрылся в темноте.
Стрекот вертолета стал оглушительным. С земли вздымались тучи пыли, и Рамирес начал различать темные очертания с помаргивающими огоньками. Из иллюминатора прорезался луч прожектора, заиграл на камнях.
Рамирес отступил. Он понимал, что не пройдет и часа, как здесь будут federales, вызванные на подмогу пограничниками. Он понимал, что появятся еще американцы, и еще, и еще. Он понимал, что лучше уносить ноги, пока не поздно. Только бы американцы не нашли его compadres-гринго, которых, без сомнения, спугнул приближающийся патруль. Если их поймают и заставят говорить, они сдадут Рамиреса с потрохами...
Он перекрестился.
"Пресвятая Дева, я лгал и мошенничал, крал и убивал, только спаси своего грешного сына".
Торопливо спускаясь по склону в лунном свете, он горячо молился. Впереди показался фургон, и он понял, что выпутается. Он даже задержался у кактуса, чтобы подобрать пистолет.
– Что случилось? – спросил Оскар. – Матерь божья, я уж подумал, что началась война.
– Матерь божья, она и началась, – сказал Рамирес, думая о высоком мужчине, потому что внезапно ему открылась истина: он видел воина.
Глава 2
Озадаченный представшим его глазам зрелищем, Билл Спейт остановил свой "шевроле" у обочины. Должно быть, он запутался в нумерации – часть этих домишек в западных пригородах Чикаго отстояла так далеко от дороги, что цифр было не разглядеть. Он открыл портфель и принялся рыться в бумагах.
"Ну давай же, давай, старый дурак", – подстегнул он себя и тут наконец заметил табличку с адресом. Все верно – Олд-Элм-роуд, 1104. Может, он не там свернул с шоссе и угодил в другой городок? Да нет, он был внимателен, очень внимателен и видел знак на выезде. Он приехал куда надо.
Но церковь? Сколько Спейт ни напрягал память, ему не удавалось выудить из нее ни одного эпизода, в котором Пол Чарди был бы хоть как-то связан с религией. Может, у Чарди поехала крыша – эти отчаянные головы все немножко ненормальные – и он ударился в религию? Еще в одну. Ведь отдел спецопераций – та же религия. И все же Спейт не мог вообразить себе ширококостного, мускулистого Чарди с его крутым нравом и уникальными талантами, облаченным в рясу священника и выслушивающим откровения прыщавых подростков в темной кабинке исповедальни.
Тем не менее он взглянул на церковь – нечто в современном духе, смахивающее скорее на стеклянную коробку с крышей, нежели на нормальное здание. В ярко-голубом весеннем небе чернел тонкий крест. Если бы не он, строение можно было бы принять за какой-нибудь новый конгресс-центр. Выцветшие глаза Спейта уперлись прямо в вывеску: "Церковь и школа Пресвятой Девы Марии". Буквы белые и монументальные, высечены на черной плите. И надпись ниже: "Научись прощать самого себя". Этот совет заставил Спейта поморщиться. Неужели? Неужели Пол...
Впрочем, если это школа... Представить Чарди в окружении детей, а не монашек и священников вполне возможно. От матери этот атлет унаследовал какой-то юношеский задор, пленяющий детские сердца. Зато от отца и его венгерских предков Чарди достались замкнутость, угрюмость и подверженность быстрой смене настроения.
В эту минуту из-за церкви на заасфальтированную площадку высыпали ребятишки, целый класс. И откуда у них столько энергии? Глядя на них, Спейт мгновенно ощутил свой возраст. Обстановочка вокруг была та еще, а одинокий старикан с бородой и в плаще – очевидно, приставленный приглядывать за этой оравой – так кротко стоял в сторонке, что Спейт испугался за него.
Дело шло к полудню. Предстоящее задание вызывало нехорошие предчувствия: Спейт не был уверен, что справится. Он тяжело вздохнул, въехал на стоянку, с трудом нашел место, помеченное знаком "Для посетителей" и поплелся к строениям вдалеке. Увесистый портфель оттягивал руку.
Ему предстояло миновать площадку, где ребятишки перекидывались мячиками и, как обезьянки, висели на турниках. Поскольку собственные дети Била ходили оборванцами, ему приятно было видеть здешних мальчиков при "бабочках", а девочек в аккуратных плиссированных юбочках. Однако вынужденная строгость в одежде ничуть не укрощала маленьких дикарей. Они как ни в чем не бывало дрались, толкались и орали друг на друга, так что однажды воспитателю даже пришлось вмешаться и разнимать потасовку. Детки. Спейт покачал головой, но мысли его были далеко.