Второй Салладин
Шрифт:
Наконец, вечеринка в гостинице, на этот раз более закрытая, с советом директоров ассоциации менеджмента, после чего он удалился к себе в номер и еще час надиктовывал что-то на магнитофон. Утомительный день, в течение которого его не раз фотографировали, заговаривали с ним, пытались получить автограф, и все же в общем и целом он все время был мил и любезен – из-за низкопоклонства, которое любил, и из-за тридцати тысяч долларов, которые этот день ему принес.
– Напряженная среда, мистер Чарди.
– Весьма.
– Мы выезжаем в аэропорт в десять.
– Я знаю.
– Никаких курдов?
– Пока нет.
– Пистолет
– Да.
– Прекрасно, мистер Чарди.
Везде, где бы Данциг ни появлялся, происходило все то же самое.
В этом виновато телевидение, решил Чарди.
Джозеф Данциг привлекал людей, как мед мух. Люди тянулись к нему, бросались на него, он зачаровывал их. А Данциг получал от этого удовольствие, наслаждался этим.
А ведь это были не подростки, а взрослые люди из мира бизнеса, люди, которые принимали решения. Они населяли тот Чикаго, которого Чарди никогда не видел, и их самоуверенность, их неколебимая убежденность в своем праве занимать солидное место в жизни раздражали его. У большинства из них к тому же были молоденькие красавицы жены, ослепительные небожительницы, которые если и замечали его, то по чистой случайности.
– Кто он такой?
– Наверное, чей-нибудь телохранитель.
Они липли к Данцигу, пытались прикоснуться к нему.
– Везде одно и то же, – заметил второй телохранитель, Акли.
– Невероятно, – пробормотал Чарди.
Они стояли рядом с занавесями в банкетном зале, огромном помещении, наполненном сизым дымом. Данциг – вернее, его макушка – едва виднелся в толпе директоров и директорских жен. Вдалеке несли нелегкую службу другие одинокие люди: полицейские, громилы из управления, частные детективы, и где-то определенно должен был квохтать и беспокоиться Йост Вер Стиг и рыскать Ланахан.
– Долго еще все это будет тянуться? – спросил Чарди у Акли.
– Несколько часов, сэр, – ответил тот, по-военному глядя перед собой, не поворачивая головы и едва шевеля губами.
– Вы были во Вьетнаме, верно, сержант?
– Так точно, сэр. Первый полк морской пехоты. Два срока. Славные ребята, славные времена. Не то что нынешние. Вот это была работа для настоящих мужчин.
Нет, это была работа не для настоящих мужчин. Это была вообще никакая не работа.
Внезапно в поле его бокового зрения вплыла неприметная фигурка, и он обернулся.
Это был Майлз.
– Йост хочет вас видеть. Он в холле, – сказал Ланахан.
– Хорошо, мне тоже нужно с ним увидеться.
Чарди двинулся через зал, обходя директоров и столы. Йост Вер Стиг ждал его со скрещенными руками; рядом с ним сидели два новых ассистента.
– Привет, Пол. Как обстановка?
– Ни к черту, Йост. С меня хватит. Вы могли бы найти мне работу получше, чем толкаться тут.
– Мне очень жаль, Пол, но вы останетесь здесь.
– Я не могу строить из себя охранника. И не могу выносить Данцига. А самое важное – это Улу Бег.
– Простите, Пол. Я должен расставить своих людей по важным местам. Что толку, если вы будете бродить вокруг? Не забывайте, вы единственный человек в Америке, который видел курда.
– А-а, – протянул Чарди.
– Уже недолго осталось. Лед тронулся.
Он передал Чарди двадцатидолларовую купюру.
– Пару ночей назад, в Дейтоне, штат Огайо, полиция задержала мелкого
Чарди кивнул.
Вер Стиг продолжал:
– Придумать объяснение, как эти деньги могли оказаться в руках Улу Бега, совсем не трудно, верно?
– Где тот наркоторговец их взял?
– Сказал, один карманник раздавал их в огромных количествах в надежных местах.
– Похоже, Улу Бега немного пощипали в Дейтоне.
– Похоже. А без денег он едва ли далеко уйдет.
– Надо немедленно отправляться туда.
– Люди уже выехали. Я сам выезжаю сегодня вечером. Пол, я думаю, мы на него вышли.
– Я буду готов через...
– Нет, Пол. Вы остаетесь здесь. Мне жаль.
Чарди смотрел на него во все глаза.
– Кто-то должен охранять Данцига, Пол. Кто-то должен это делать.
Глава 21
У Тревитта оставалось одиннадцать долларов пятьдесят шесть центов и еще сколько-то в дорожных чеках, которые он не осмеливался обналичить. Ночлег в живописном Ногалесе обошелся ему ровно в десять долларов. Его обиталище состояло из соломенного тюфяка в хижине, прилепившейся к склону одного из холмов. Это скромное жилище он делил с курами. Хорошо хоть была вода – она капала с крыши ему в лицо и стекала на солому, издававшую в сочетании с запахом помета и мочи разнообразных животных совершенно неописуемый аромат. Вид отсюда открывался умопомрачительный: на пропасть, пропахшую бедностью, и соседний пыльный холм за ней, на котором ютились точно такие же лачуги.
Впрочем, даже в таком безвыходном положении у него была путеводная звезда. По ночам, если осмеливался, он осторожно пробирался на другую сторону холма, где вниз уходил отвесный склон, и наслаждался созерцанием чудесного символа родины. Там, над неприступной колючей проволокой и металлической рабицей границы, гордо возвышались золотые арки "Макдоналдса".
Тревитт готов был убить за биг-мак – el Grande, как его здесь называли.
Он готов был убить и за возможность принять душ, побриться, надеть свежую рубаху, почистить ногти. Будь здесь зеркало, у Тревитта не хватило бы духу посмотреться в него; он представлял себе, во что должен превратиться за неделю в курятнике любой человек – в жалкое подобие Оруэлла, застрявшее в Ногалесе, в грязном наряде, состоявшем из собственной кожи и помятого летнего костюма. "Бабочку" он потерял – когда? Наверное, когда бежал по круто взбирающейся в гору улочке Буэнос-Айрес. Казалось, он будет мчаться вечно, в гору, в гору, опять в гору, сквозь птичьи дворы и загоны для коз (однажды он запнулся о проволочную ограду и растянулся в пыли). Кроме того, он был уверен, что на бегу сшиб нескольких человек, но воспоминания были не слишком отчетливыми. Ему вспоминалось, как он бестолково метался между разлапистых машин, мчащихся мимо крохотных закусочных, в которых сидели за пивом мексиканцы. Вверх по одному склону, вниз по другому. Он бесцельно мчался в темноте, по невыносимой жаре, под луной, размазанной в туманном небе.