Второй Салладин
Шрифт:
– О! Мне здесь очень нравится.
– Прекрасно. Проходите. Джек вон там, у стены, за стойкой. Он нальет вам чего-нибудь выпить. А если вам удастся пробиться к Джо, передавайте ему привет от меня. Мне даже парой слов не удалось с ним перекинуться с тех пор, как он пришел.
– О, благодарю вас.
Он прошел мимо женщины и зашагал по коридору на шум. Несколько парочек переговаривались вполголоса в полумраке – должно быть, любовники. Он протиснулся мимо них и очутился в комнате, на краю толпы.
Данциг
Она, скорее всего, пришла с мужчиной. Но с каким? Не с тем ли колоритным типом, который сверлит его взглядом с порога? Это было не исключено, но Данциг, к тому времени уже уставший от разговоров и изрядно подвыпивший, все же решил рискнуть.
– Э-э... мисс?
– Да? – с легким акцентом.
– Э-э... я никак не могу понять. Вы учитесь в университете?
– Нет, доктор Данциг. Мой муж – адъюнкт-профессор физического факультета.
– О, это замечательно. Уверен, я не понял бы ни слова из его лекций. Должно быть, он блестящий ученый. Он здесь?
– Нет. Я пришла с любовником.
Она сообщила это совершенно буднично, но явно с целью шокировать его, увидеть, как знаменитый политик переменится в лице.
– Вы с ним говорили. Такой молодой задиристый политолог. Джереми Гольдман.
Данциг смутно припомнил человека, который мог подойти под это определение, но подробности так и остались зыбкими.
– Да-да, он высказал ряд интересных замечаний. Весьма занятный молодой человек, насколько я помню. По-моему, я ему не нравлюсь.
– О, он терпеть вас не может. Как, впрочем, и всех вообще. Но он очарован вами.
– Позвольте спросить... прошу прощения, если мой вопрос покажется вам нескромным, я поистине не держу в мыслях ничего дурного и вообще человек совершенно безобидный, – знаменитое данциговское самоуничижение, милое и беззастенчиво тщеславное, – очарованы ли мной вы?
– Ну... – Она помолчала.
У нее было хорошенькое, пикантное лицо, очень тонкое, с выдающимися точеными скулами модели, чуть азиатский разрез глаз и губы, полные, как сливы.
– Я бы сказала, слегка. Да. Слегка.
– Гм. Какой великолепный комплимент. Вы так милы к тщеславному старику. Позвольте спросить вас еще кое о чем – повторюсь еще раз, я не хочу быть нескромным и прошу вас остановить меня, если мой напор вас пугает...
– О, я ничуть не напугана.
– Ну, тогда позвольте спросить: он где-то поблизости? И вы собираетесь уйти отсюда вместе с ним? Я уверен, что собираетесь, я не хочу на вас давить.
Она хладнокровно огляделась по сторонам.
Чарди! Данцигу внезапно пришло в голову, что Чарди мог бы отвезти их обратно в гостиницу, а потом подбросить ее до дома. Но согласится ли он?
Ну конечно согласится. Пусть только попробует заартачиться. Данциг тоже принялся оглядываться по сторонам, но в поисках Чарди.
Теперь Улу Бег видел его. Он оказался толще, чем был на фотографиях, в волосах проглядывала седина, глаза за толстыми линзами очков казались маленькими, как бусинки, брюшко выпирало из жилетки. Он слегка склонялся вперед, перегнув свое нескладное тело, и оживленно беседовал с какой-то женщиной. Дважды он взглядывал на Улу Бега в упор, чем приводил того в состояние столбняка. Но его взгляд быстро возвращался к женщине; говорил он негромко, настойчиво.
Курд стал пробираться сквозь толпу. И тут же задел кого-то.
– Прошу прощения, – сказал кто-то.
– Э-э... я...
– Кто...
– Э-э... простите, я, похоже...
– А, вы пытаетесь пробраться...
В конце концов расстояние в шестнадцать футов было преодолено. Он сунул руку под пиджак и нащупал "скорпион". Курд напомнил себе, что вытаскивать пистолет нужно не торопясь и уверенно и стрелять с двух рук. Его пальцы ощутили твердый, прохладный металл.
И все же он колебался.
Толстяк, болтающий с хорошенькой девушкой в самом сердце цивилизованного мира.
Он убил сотню человек, но все они были солдатами и в противном случае убили бы его. Он попытался думать о своих сыновьях – один погиб сразу, другой получил такую чудовищную рану, что он сам совершил над ним последний акт милосердия и любви. На Улу Бега нахлынули воспоминания, в носу у него запершило от едкой керосиновой гари и пыли, которую поднимали в воздух лопасти винтов и свистящие пули.
На него кто-то налетел.
– Прости, старина, – сказал незнакомый мужчина в свитере и с трубкой.
Улу Бег обернулся. Женщина смеялась над какой-то шуткой Данцига, и сам он улыбался, уверенно вел разговор.
– Не хотите чего-нибудь выпить? – спросил Улу Бега кто-то.
Он изумленно обернулся на голос. И сам не почувствовал, как вытащил оружие.
– У него пистолет! – завопил кто-то. – Господи, у него пистолет!
Улу Бег крутанулся, вскидывая "скорпион" в обеих руках, пока толстяк на диване не оказался на мушке.
Поднялся шум, свет погас, по комнате заметались тени.
Данциг в остолбенении встал и поднял руки.
Улу Бег выстрелил.
Повсюду было стекло. Щепки, обломки стола, растоптанные книги. Данциг лежал на полу. Перед глазами у него был ковер. Кто-то продолжал палить.
Только бы все закончилось.
Господи, только бы все закончилось.
Девушка все кричала и кричала:
– Боже мой, боже мой, Джерри, боже мой, Джерри!
И истекала кровью, вся грудь у нее была в крови. Она лежала на диване. Он не мог – да и не стал бы – шелохнуться, чтобы помочь ей.