Второй шанс. Снайпер
Шрифт:
– Да вроде не голодал, откуда истощение?
– Как я слышал, вы серьезно повоевали? Ребята ваши немного рассказали.
– А где они сами и где вообще я? – по-еврейски ответил я.
– Вы пересекли линию фронта, сейчас вы в полевом госпитале, вас должны скоро вывезти. Ваш лейтенант, Зимин, кажется, связывался с кем-то в Ленинграде, оттуда уже выслали машину и сопровождение. А ребята ваши все тут, в соседних палатках, отдыхают. Кого-то и подлатать пришлось, кто-то просто очень устал и спит уже сутки.
– Во как! А то я помню только, как нас кто-то отмутузил знатно, а больше ничего.
– Бойцы на передовой погорячились, им уже влетело от командира. Вы на немецкой технике приехали, ну они вас и не стали спрашивать.
– Ясно, как всегда, от своих получаем больше, чем от врага. Они бы с фрицами так воевали. – Мне, если честно, уже надоело постоянно получать от своих. Оклемаюсь – морды набью всем, кто участвовал.
– Ну, молодой человек, не преувеличивайте. Бывает и хуже, уж поверьте старому человеку.
Верилось легко. Истомин рассказывал, что бывало разведчиков, вышедших к своим, вообще расстреливали. Всяко бывает, народ нервный, вокруг вон чего творится.
– Что беспокоит больше всего, молодой человек? – продолжал свой мягкий допрос военврач.
– Бок болит, хотя нет, голова сильнее. Кажется, лопнет сейчас. – Правда, каждое слово и даже просто движение губами причиняло дикую боль, отзывавшуюся в голове ударами кувалды.
– Если голова болит, молодой человек, значит, она есть, – скаламбурил доктор. – Извините, шучу. Нам без юмора тяжко, такого наглядишься, с ума можно сойти.
– Да ладно, доктор, ничего, – вот Петросян, еще бы анекдот рассказал, про усатого. И я бы посмеялся.
– Сейчас Светочка обработает раны, перевяжет. Затем надо сделать укол, поспите, голова должна пройти. Это скорее от сильной усталости, ну и давление подскочило от ран. Вы ведь еще пешком протопали, наверное, прилично?
– Было дело, да еще кругами и по болотам, – поплакался я.
– Лежите, отдыхайте, нужно хорошо выспаться.
– Товарищ военврач… – я замялся.
– Военврач третьего ранга Колесов, – представился доктор.
– Товарищ военврач третьего ранга, разрешите вопрос? – я намеренно обратился, как положено.
– Обращайтесь, товарищ лейтенант. – Дядька удивленно смотрел на меня.
– Из моих ребят есть кто-нибудь на ногах?
– Я сейчас посмотрю, позвать?
– Да, если можно.
– Только недолго, вам всем нужно отдыхать!
– Слушаюсь, – улыбнулся я.
Военврач вышел, полог палатки опустился. Но тут же вновь слегка приподнялся, и в образовавшуюся щель проскочила маленькая фигурка.
– Товарищ лейтенант, попробуйте повернуться немного на левый бок, – услышал я знакомый, певучий голосок.
– Для вас, я и мертвый перевернусь, – вывез я и замер.
Надо мной склонилось лицо, личико. В тусклом свете коптилки удалось разглядеть глаза. Ах, что это были за глаза… Ясно сверкнули, как звезды. Четкие узкие брови казались черными стрелами и придавали глазам выразительности. Ямочки на щечках, губки… Во я попал! Ведь сколько здесь уже нахожусь, про женщин даже не думал. И не до того было, да и жена не забывалась. Я ее с дочкой действительно сильно любил. А тут, как кувалдой, которая в голове стучит, по макушке треснули. У меня и с женой так было. Увидел один раз и говорю другу: «Это мое». Друг посмеялся в ответ, сказал, что я дурак. А вот вышло-то все именно так, как я и сказал. Познакомились, долго встречались, стали жить вместе. Дочь появилась уже спустя несколько лет, зато была очень даже ожидаемой и любимой. Постоянно наблюдал в своем времени, как друзья находили себе подруг, женились, кто по залету, кто и по любви. Но очень немногие заводили детей по желанию. У доброй половины были нежданными, поэтому люди пугались ответственности и расходились, как правило. В основном, конечно, уходили мужики, боялись стать привязанными к дому, к детям. А ведь лучше-то и нет ничего, чем быть рядом с частичкой тебя самого. Видеть, как она растет, играть, а…
Кажется, у меня от воспоминаний даже слезу вышибло.
– Товарищ лейтенант, вам плохо? – испуганно проворковала девушка санинструктор.
– Все хорошо уже, – я вытер лицо рукой.
– У вас такое лицо было, сначала доброе, а потом как-то замерло резко, – девушка казалась напуганной.
– Просто задумался немного. Извините, если напугал, я не хотел. Правда, – я попытался улыбнуться, но выходило с трудом.
– Надо рану обработать, Андрей Ильич приказал как следует осмотреть. Освещения никакого, видит он уже неважно, вот и просил поглядеть, нет ли воспаления.
– Смотрите, чего уж там, – кивнул со вздохом я и повернулся спиной к Светланке.
Да, присохшие бинты – это что-то. Фурацелинчику, да хотя бы соляной раствор, что ли, придумали. Как же больно-то. Заорать не получилось, во рту было одеяло. Зубы, думал, сломаю, так сжал, что аж в глазах потемнело. Потом вспомнил наказ тренера: болит рука, ударься ногой. Выплюнул одеяло и закусил губу. По подбородку потекла теплая струйка, во рту появился вкус крови. Ну что у меня все с перебором-то выходит? Чуть губу не откусил, аж забыл, что мне бинты отрывают.
Внезапно раздавшийся знакомый голос заставил вынырнуть из мыслей о вечном.
– Командир, звал?
– Саня, ты? – хрипло выдохнул я.
– Ага, ты как? – голос Зимина был чуток настороженным.
– Да как видишь, гансам не пожелаешь. Как ребята? Как ты сам?
– Да ничего, раны нам почистили, замотали, кому надо было. Все отдыхают. Я связался с Ленинградом, нам повезло.
– Чего такое? – встрепенулся я.
– Наш генерал там, – загадочно произнес Саня.
– Да ладно! И чего?
– Сначала матерился, когда я про тебя рассказал, потом успокоился и велел ждать машину.
– Вот увидишь, сам прибежит. Любит он на меня поорать, особенно в медсанбате.
– Ну, не равнодушен он к тебе, что поделаешь?
– Это точно. А-а-а! – заорал я.
– Ты чего, охренел, что ли, командир? Я же чуть головой потолок не проткнул, – Зимин подпрыгнул от моего внезапного вскрика.
– Зимин, вали на хрен отсюда. Придет машина, доложишь, – прошипел я от дикой боли, резанувшей по телу тупой бритвой. Чего там сделало мое «солнышко», не знаю, но боль была страшная.