Второй шанс. Ведун
Шрифт:
Василиса Егоровна Третьякова сидела санном возке. Голова её была занята собственными мыслями женщина совершенно не обращала внимания на проплывающие мимо пейзажи. По большому счету, оно и смотреть-то было особо не на что. Унылая дорога, основательно укатанная крестьянскими санями, испещренная темными проталинами, образовавшимися по причине резкого потепления. Мрачный лес в сотне саженей от тракта. Над всем этим тяжелое серое небо, из которого время от времени сыпалась снежная крупа вперемешку с дождем.
Мысли женщины текли в направлении ночного кошмара приблудного мальчишки, проживавшего в её избе вот уже больше двух месяцев. Поначалу привыкшая к одиночеству она была не очень рада откровенной обузе, свалившейся на её плечи. Однако не выгонять же живую душу на лютый мороз. Так или иначе, пришлось ухаживать за неожиданно свалившемся на её бедную голову мальчонкой. Справедливости ради, стоит отметить, что уж очень много хлопот больной ребенок привычной к тяжелому физическому труду женщине не доставлял. Смазать раны целительскими мазями, протереть хилое тельце смоченной в воде тряпицей, убрать набухший изгаженный сфагнум от чресл ребенка и заменить новым, напоить настоем трав, а когда тот стал способен принимать пищу и накормить – не велики труды. Зато в доме появилась живая душа, с которой можно словом перемолвиться. Сама не заметила, как попривыкла к вынужденному постояльцу.
Егоровну немного беспокоило полное незнание мальчишкой элементарных жизненных реалий. Это же надо было так переволноваться, чтобы забыть откуда родом, и кто твои родители. Впрочем, не мудрено, чай верст не менее пяти отмахал, а то и больше по морозу практически без одежки, да зашибся при падениях сильно.
К тому же, Андрей сплошная загадка. Его не по-детски глубокие вопросы обо всем на свете. Временами задумчивый взгляд, да и сам при этом зависает, будто размышляет о чем-то очень важном для себя. А еще его говор странный. Так говорят люди с московских болотин – акают, словно гуси растревоженные и лопочут быстро-быстро, будто куда торопятся. Да и словечки всякие непонятные, будто заграничные то и дело проскальзывают: анриел, дас ист фантастиш, читернул, пипец, ошизеть и еще много всякого эдакого. Такое впечатление, будто пацан долго жил где-то в неметчине, там и понахватался.
Ладно, может что и вспомнит потом, когда в полное сознание придет. Оно ведь до сегодняшнего дня вообще ничего о себе не знал, имени своего не мог назвать и вдруг этот сон. Страшный кровавый, однако проливающий хоть какой-то свет на случившиеся два месяца назад события.
– Эй, Епифан! Притормози-тко! К тебе подсяду на облучок, разговор имеется.
– Счас, Егоровна, – невеликий статями мужичок лет за сорок в тулупе, валенках и меховой ушанке дернул поводья и скомандовал лошадкам: – Тпру-у-у!
После остановки знахарка вышла из возка, уселась рядом с возчиком и тут же завела интересующий её разговор:
– А скажи-ка, Епифан, каково счас в Добролюбово? Как житье-бытье? Не было ли каких событий особенных, аль гостей неожиданных?
На вопросы мужик ответил не сразу. Впрочем, размышлял недолго.
– Дык, приезжал к Новосёловым надысь свояк. – И блаженно зажмурившись продолжил: – Хорошо погуляли тогда считай всем опчеством. Не поскупился Фрол, выставил ведро казенной. Хоша потом и до домашних запасов дошло…
– Ты мне про пьянство не гуторь! – оборвала счастливые воспоминания Епифана старушка. – Ты по делу рассказывай.
– Вообще-то ничего такого и не случилось. У Бурмистровых сарай загорелся, к счастью, на дом не перекинулось, только свин окочурился. Не сгорел, задохнулся. Ну мы его оприходовали, чтоб, значица, добро не пропало. А чё, мясо оно вполне скунсное, хоша и дохлятина, по сути.
– А боле из чужих никто не приезжал?
– Не, Егоровна, никого не было… Ах да, урядник вначале зимы посетил, так сказать. О чем-то со старостой говорили. О чем – нам не сказывали. А так всё тихо-мирно. Блаадать! Делов у людей по зиме токо за скотиной ухаживать, да игрушки резать из липы на весеннюю ярманку в Боровеске. Купцы в последнее время оченно антиресуются, скупают, не торгуясь. Грят, даже в Европах товар сбывают, даже в Китай и Персию возят. А по мне, таки одно баловство…
– Просто руки у тебя кривые Епифан, не приспособлены к тонкой работе с деревом, – одернула мужика Егоровна.
– Эт точно, – ничуть не обиделся возничий, – с деревяшками не в ладах, зато коняги мои кормят. У всяка свой гешефт.
– Эко ты словечек понахватался, братец.
– Дык недавно ажно целую неделю купчину из жидов возил по окрестностям, да не одного, а с целым ихним кумпанством. Чёй-то оне тут вынюхивали, баушка. А у них что ни слово, так: гешефт, шлимазлы, о вэй и не морочьте мне мозг. Иной раз как начнут тараторить, хрен разберешь, хоша вроде бы и по-русски, а вот как бы и не совсем.
– А чего хотели?
– А бог их знает. Вроде землицы прикупить для разведения свиней, нас гоев кормить. Поначалу с помещиком Заслоновым вроде бы сторговались. Дык селяне во главе с отцом Кондратием как узнали, похватали вилы да косы, явились ко двору и пообещали… это, как его?.. аутодахве устроить, иначе говоря, спалить помещика со всеми его хоромами. Бунт, конечно, полиция приезжала. До стрельбы дело не дошло, но Заслонов спужался знатно, жидам отказал и аванец возвернул. Расстроились купчины, жуть как, мне не доплатили ажно пять рублёв. А я-то тут причем? Возил справно, куды скажут. Вот так, Егоровна, и начинаешь понимать, отчего народ жидов не любит.
– Да ладно, те, – неожиданно возмутилась старуха, – поди срок договорной не отработал, а на людей хулу наводишь!
– Что верно, то верно, – сняв с головы ушанку, крестьянин почесал плешивый лоб, – договаривались на две седмицы, а получилось так, что возил одну.
– Ну вот, а чего же ты хошь?! Аванс не отобрали, скажи спасибо.
Разговор на какое-то время затих. На въезде в город у моста через речку Протву случилась заминка. Две встречные крестьянские повозки не смогли разъехаться на узкой дороге, сцепились оглоблями. Таким образом создался приличный затор из конных экипажей по обе стороны моста. Любопытный Епифан умчался «оказывать помощь». Василиса Егоровна вернулась обратно в возок на пассажирское место.
Город Боровеск, расположенный на правом холмистом берегу реки Протва, ничем особенным знаменит не был. Население порядка пятнадцати тысяч душ, три тысячи дворов с подворьями и огородами широко раскинулись вдоль берега петляющей будто змея реки. Какое-то время основным занятием местного населения было садоводство и огородничество. Боровеские соленые огурчики и маринованные грибы пользовались ажиотажным спросом далеко за пределами Калужской губернии, а моченые в квашеной капусте яблоки подавались к столу самому государю императору и его семейству. Промышленное производство здесь издревле представляют несколько суконных и ткацких фабрик, изготавливающих грубое шерстяное сукно и льняное полотно в основном для армейской надобности. После того, как в двух верстах от города прошла железная дорога, Боровеск начал потихоньку прирастать населением. Продвинутая молодежь из окрестных сел и деревень устремлялась на «чугунку» чтобы освоить новые технические специальности: слесаря-ремонтника, машиниста паровоза, путеобходчика, на худой конец, кочегара, кондуктора и множества других профессий.