Второй сорт
Шрифт:
– Эге-ге-ге-хейя!
– сказал он и ушел с головой в блеск юмора Фарли Моуэта «Don`t cry: wolves!»
Вероятно, «настоящим человеком» в школьные годы стать не удастся. Нету для этого предпосылок, да и поводов — тоже нету.
Черт, но если упустить время становления в детстве, то в более зрелые годы, становиться кем-то становится все сложнее и сложнее. Однако как же на это можно обращать внимание, когда разудалое студенческое братство предлагает совсем другую жизнь, совсем другие ценности! Даже если возникает небольшой двухгодичный перерыв, связанный с походом в армию.
В армии становление, как таковое, не происходит, в армии становиться кем-то становится вовсе невмоготу.
Выполнил все нормативы «Воина-спортсмена», а значок с удостоверением дают толстому слабосильному и наглому командиру отделения Цыбуле — уж такой у командира статус. «Забей!
– говорил внутренний голос.
– Эге-ге-ге-хейя!
– сказал он и ушел на дембель, потому что срок службы весь вышел. Разошлись с армией, как в море корабли. Только в кошмарных снах эта армия осталась.
А тут и море накатило. Специфика работы. Уж и рад бы из этого моря выбраться, да некуда — зыбка оказалась суша, выбор из двух специализаций, барыга, альбо мент, оказался скуден и безрадостен. Но не учел он открывающихся перспектив.
Вот где кроются «настоящие люди»! В руководителях верхнего эшелона, в депутатском корпусе, в горизонталях вертикалей власти. Там все — либо из барыг, либо из ментов. Из моря — никого.
Да и в море самом сделалось душно. Ну, не в море, как таковом, а в морском потенциале. «Вы имеете высшее образование. Как говорят, вы на английском языке свободно изъясняетесь. Вы в нарушениях трудовой дисциплины не замечены. Вы нам не нужны».
Такое вот определение выдал службист из отдела кадров Беломорско-Онежского пароходства. Он подумал, что это шутка, но оказавшаяся на руках трудовая книжка имела нешуточную отметку: «Уволен по собственному желанию». Ему хотелось, конечно, спросить про само заявление: «Где оно?» Но он себя пересилил. Конечно, в Караганде это заявление.
Можно в суд идти, а можно в суд не идти. Не на кого в суд подавать. Кончилось Беломорско-Онежское пароходство. Что-то, конечно, осталось, но, в основном, без высшего образования, без знаний английского языка и с нарушениями трудовой дисциплины. Суду в таком случае без разницы.
– Эге-ге-ге-хейя!
– сказал он и пошел заниматься неквалифицированным и низкооплачиваемым трудом.
«А мог бы, как люди, барыгой или ментом стать!» - поучали школьные друзья.
«Переезжай к нам в столицу, снимай жилплощадь, устройся на какую-нибудь работу, а мы тебе поможем», - предлагали институтские друзья.
Но и первое предложение, и второе — не более, чем условности. Школьные друзья ничего разумного предложить не могли. Им было проще поучать, раз уж, наконец-то такая возможность выпала, а прочее уже не волновало. А институтские друзья активно помогать не могли — им самим, зачастую, требовалась помощь. Да и дружбу с ними хотелось сберечь, хорошие они люди. Известное дело, зависимость ставит крест на дружбе.
Но вот что интересно: чем больше лишений, тем лучше относятся окружающие. Его жалели, ему сочувствовали, но ему не помогали. Каждый сострадающий элемент внутренне, а иногда и внешне, успокаивал сам себя: кому-то хреновее, чем мне. И от этого ему хотелось дать такому «сострадальцу» по башке.
Когда таких желаний накопилось столько, что уже страшно сделалось, нашлось спасение.
Это спасение — в Боге.
Вранье. Это спасение в самом себе.
Хоть и не было нигде работы, но эта работа нашлась.
Господь помог.
Это уже не вранье.
Сила действия порождает силу противодействия. Когда же сил, казалось, уже никаких — приходит озарение. Конечно, оно может быть таким: забухать, и катись все к такой-то матери. Или: а пусть всем будет хуже, раз мне худо. Упасть на дно и пресмыкаться на этом дне, отказываясь что-то видеть, да и вообще — отказываясь куда-то смотреть. Разве что, в телевизор имени Епрста.
Бухать, конечно, можно. Но, вероятно, осторожно. Счастье алкоголика не всегда сопоставимо с несчастьем семьи. Алкоголики должны быть одиночками, чтобы совесть была чиста.
Доводя же себя до низшего состояния в жизненной борьбе, аналогичным образом, оказывается, не получается то же самое проделать в отношении всех окружающих. Им в большей степени наплевать. Разве что семье — нет. Отчаявшийся человек тоже должен быть одиночкой.
Это ему не подходило, потому что доставлять несчастье своей семье он не собирался. И что тогда?
А ничего. Ничто и никто не препятствовал, когда он, наврав в три короба, оказался приглашенным на собеседование в немецкую кампанию. Был у него уже однажды такой опыт, оказавшийся плачевным. Очень хотел получить работу, но пьяненький немец не хотел, чтобы он получил работу. И ничего тут не поделать.
Теперь же, по большому счету, ему было все равно: если работу ему не дадут, то и прежнего состояния отнять не смогут. Как был никем, так никем и останется.
Но новый немец, трезвый, неожиданно заинтересовался его способностью бегло и обо все говорить по-английски, вплетая в разговор немецкие фразы. Немцу это было любопытно. Когда же он нарисовал германцу схему коагулентной очистки масла, известную еще из углубленной школьной программы по химии, глаза экзаменатора застила слеза.
«Ты это все можешь применить на практике?» - такой вопрос не замедлил себя ждать.
«В зависимости от условий», - ответил он, раскланялся и ушел, более ничего не думая.
А думать-то было нечего. Подписался контракт, где месячное жалованье оказалось больше всех денег за два года, которых ему удалось раздобыть на суше. Проблема голода отодвинулась на неопределенное время. Хотелось бы верить — навсегда.
Но контракт — это такое свойство рабочего процесса, когда случайные люди, неслучайно оказавшиеся вовлеченные в него, из кожи вон лезут, чтобы исключить из оного неслучайных людей, случайно к таковому приобщившихся. Его «коагулентность» на контракте никого не волновала, волновало, как правило, другое: такие люди, умники, опасны, их надо убрать. Тупые ищут тех, кто еще тупее. От прочих же следует избавляться.