Второй вариант
Шрифт:
Савин подумал: «А кто же их носит, такие дорогие шкуры?» И тут же вспомнил магазин мехов в Столешниковом переулке, куда он забрел как унылый попутчик своей королевы, увидел ее нервные пальцы, разглаживающие мех шубы, на которой висела бирка с четырехзначной цифрой. Потом возле шубы появилась красивая фарфоровая женщина с плавными жестами, а с ней невзрачный носатый мужичок, выплативший враз эту несусветную из четырех цифр сумму…
Мелькнул кадр из прошлого и исчез. Не место ему было в этой боголепной тишине уходящего дня.
Дрыхлин потопался, ушел в зимовье… Савин еще постоял,
Когда Савин вошел в зимовье, иней по углам уже не курчавился. Давлетов зажигал керосиновую лампу, стоявшую на столе. Стал вставлять в горелку стекло, оно тут же лопнуло.
– Горожанин вы, Халиул Давлетович, – сказал Дрыхлин. – Разве можно холодное стекло на огонь? Давлетов не ответил. Достал из своего вместительного рюкзака толстую амбарную книгу, из внутреннего кармана полушубка – свой любимый (не стынет на морозе) химический карандаш и сосредоточенно, с тугими раздумьями стал писать при свете коптилки.
Поначалу Савину казались странными эти ежедневные записи, потом стало просто любопытно, что же такое начальник пишет. Была возможность заглянуть за серый переплет. Но Савин пересиливал любопытство, хотя Давлетов несколько раз за эти десять суток и оставлял книгу без присмотра. А позавчера вдруг сам предложил познакомиться с записями и вроде бы даже потерял на тот миг невозмутимость:
– Секрета не делаю.
На первой странице синим фломастером было написано: «Тем, кто будет изучать историю строительства Байкало-Амурской магистрали». Далее шли обычные дневниковые заметки. «Я – руководитель десанта. Наша задача – доставить на место будущей станции землеройную технику, оборудование для строителей и емкости с горючим, уточнить места карьеров с допустимым плечом возки до места отсыпки, поставить две вертолетные площадки…» «Дал указание Савину произвести обмер скального прижима и установить…» «Опережаем график почти на сутки…»
Вот уж не думал Савин, что непроницаемый Давлетов так хочет зацепиться за историю. Упрямый он мужик, может быть, и зацепится. Если уж что-то ему поручили, то расшибется, а сделает от сих и до сих. Лобастый, как ГТТ, на котором они сегодня ехали, с короткой шеей, коричневой и шершавой, как печеный блин, он выглядел крепким и здоровым, хотя ему было за пятьдесят. Казалось, он жил по раз и навсегда заведенному будильнику. Ежевечерне скоблился до синевы при свете «летучей мыши» опасной бритвой, выливал на лицо две пригоршни одеколона и, крякая, до красноты растирал щеки. И заставлял бриться всех, категорически отрицая таежные бороды…
Когда я читал своим бамовским друзьям еще в рукописи эту повесть, Миша Кашин сказал:
– Красиво звучит – Юмурчен. И река красивая.
Алексей Михайлович Железнов добавил:
– Красивая, но буйная. Особенно весной.
А когда мы дошли до конфликтной ситуации, все дружно воскликнули:
– Такого не было!
– Было, – возразил Валерий Айдынян. – Не у нас, а в Февральске. А ты знаешь, что с нашим представителем заказчика случилось?
– Опять вы про конкретных людей и про конкретные факты, – стал объяснять я. – Герои повести вымышленные. Имеет же право автор на художественное обобщение?
– Имеет, – неуверенно согласился Юра Назаров.
Потом начались воспоминания о действительных делах и событиях, которые мы переживали вместе. И, комментируя их, бамовцы говорили:
– Тут ты малость загнул.
Потому, чтобы избежать кривотолков, должен признать, что в основу повести, конечно же, легли личные впечатления о БАМе, где я трудился около трех лет. Но конкретных прототипов героев нет. И если кто-то кого-то признает по отдельным признакам, похожим ситуациям, то это совсем не означает, что так оно все и было в реальности.
Глава вторая. Зимовье
1
Печка шипела, ворчала, постреливала. На мгновение примолкла, запела ровно, и сразу же на бревенчатых стенах заплясали причудливые блики.
– Думаю, охотник простит, если мы у него пшенку позаимствуем, – сказал Дрыхлин и, не обращая внимания на возражающий жест Давлетова, проворно снял с притолоки мешочек…
Было совсем неплохо в этой закинутой на край света избушке. Коптила струйкой лампа без стекла. От печки заметно плыло тепло.
– Товарищ подполковник, – обратился Савин к начальнику, – а зачем нам эта последняя кривулина?
– Какая кривулина?
– Сначала мы шли на тягаче – и почти все время с левым подъемом. А пешком – держали направо и обогнули сопочник по подкове.
– Трасса заложена в проекте, товарищ Савин, с учетом речных карьеров.
– Так карьер-то всего один, здесь. А если поискать прямую?
– Не понял вас.
– Соединить основания подковы?
– Это не в нашей компетенции, товарищ Савин, – произнес после паузы Давлетов.
– Если бы мы, командир, нашли прямую, – сказал Дрыхлин, да на миллиончик насчитали удешевление трассы, премией нас не обошли бы. Только изыскатели тоже не дуриком тут шастали.
– Но ведь они могли ошибиться, – возразил Савин.
– Не могли, – хмуро отозвался Давлетов.
Избушку между тем заполнил сытный аромат тушенки. Когда каша поспела, они подвинули чурбаки к столу. Савин открыл банку скумбрии, глянув на которую, Дрыхлин сказал:
– Я – пас, – и провел ребром ладони под подбородком: сыт, мол, бамовским пайком по горло. Спросил: – Как насчет по маленькой?
Давлетов покосился на вещмешок Савина, где хранился НЗ – фляжка со спиртом.
– Нельзя! – сказал. – Неприкосновенно.
– В нашей жизни, командир, все прикосновенно. Только меру надо соблюдать… – И вдруг насторожился.
И все насторожились. Явственно донесся собачий лай, простуженный, неприветливый. Приблизился к зимовью. У самой двери кто-то завозился. Затем она распахнулась, запустив белый валок морозного пара. В проеме показался мохнатый рыжий малахай. С карабином наизготовку вошел охотник, невысокий, закуржавелый и вроде бы даже не по сезону легко одетый. Остановился у порога, настороженно оглядел гостей. Так же настороженно, уши торчком, застыла у его ног собака.