Второй вариант
Шрифт:
Савин вспомнил ее слова, что завтра у нее в груди поселится дятел. И только сейчас понял их до конца. Потому что в его сердце дятел уже начал стучать, и от этого было не по себе. У него было такое чувство, будто он уходит из дома. Залетел на побывку, и снова дела позвали в дорогу. Где она кончится, на каком перекрестке будет обратный поворот, он не знал. Но надеялся, что поворот этот обязательно случится и он вернется по своим же, пусть и запорошенным снегом, следам.
Потянулся густой лиственничник и оборвался как-то вдруг. На этом месте споткнулся давний пожар, потому
Здесь Ольга остановилась:
– Я не пойду дальше, Женя.
«Почему?» – спросил он глазами. И она так же, глазами, ответила. Но Савин не понял, не разобрал ответа. И через мгновенье ощутил холодок в ее взгляде; и даже не холодок, а что-то такое, что разделяло, отодвигало их друг от друга. И слова ее показались Савину совсем не прощальными – суховатыми, будничными:
– Здесь близко. Полчаса идти. Все время вдоль черного леса. Возле ручья повернешь налево. Иди – и увидишь своих.
– А лыжи?
Она помолчала. Ольхон сидел рядом, взглядывая поочередно на обоих. Уши его настороженно подрагивали.
– Иди, Женя.
– Я скоро приеду, – сказал он, – и привезу лыжи.
– Когда солнце зашло, Женя, не надо бежать за ним вдогонку, как говорит мой дядя.
– Ты меня жди.
– Хорошо.
Он потянулся к ней, коснулся губами холодной неподвижной щеки.
– Пусть добрые духи пошлют тебе удачу, Женя.
И он пошел, поминутно оглядываясь. Она стояла недвижно, застывшая в лесном безмолвии, в том месте, где кончалась живая тайга. И Ольхон у ее ног был похож на изваяние. Вдруг он сорвался с места и помчался к нему. Встал на лыжне, загородив дорогу.
Ах ты, собака милая, откуда же у тебя такое человеческое сердце? Ну, что ты учуяла там, за последним поворотом? Ты даже не знаешь, какие у тебя умные, преданные глаза…
– Ольхон! – вскрикнула Ольга.
Голос ее был совсем нетребовательным, слабым. Пес прянул ушами, еле слышно тявкнул, как будто почувствовал недоумение или обиду, и потрусил к хозяйке.
Савин уходил и опять оглядывался. И вдруг, обернувшись, он не увидел ее. Она исчезла, растворилась в воздухе вместе с Ольхоном. Это было так неожиданно, что он не помня себя побежал обратно. Вот и место, где они распрощались. Снег изрисован широкими полосами от лыж. Но ее не было. Она будто растаяла в тумане, которого тоже не было.
Ах, Эльга, Эльга, ледяная струя! Непонятная и чистая, как черные глаза нездешней девушки. Ах, Эльга, Эльга, ледяная дорога, расчерченная косыми тенями лиственниц! Нетронутый мягкий снег укрывал черные галечные косы, которым время уготовило судьбу быть искромсанными ножом бульдозера.
Я видел эту реку, Она крутой дугой обогнула лиственничный яр, на котором стояло аккуратное, как женщина, зимовье. К низенькому дверному косяку была прибита двумя гвоздями старая подкова, символ надежды на счастье. Внизу, у самого спуска к реке, курился над водой дымок – неспокойная струя рвалась наружу и замирала, укладываясь поверху зеленоватыми наледями.
В зимовье стоял смолистый дух. Он шел от неошкуренных стен, от широких, в пол-избушки, нар, на которых лежала потертая сохатиная шкура. Только глухаря Кешки, к сожалению, не видел. Зато веселого дятла слышал. Отыскивая короедов, он издолбил своим железным клювом почти всю старую лиственницу.
И зимовье, и реку я видел также другими. Как, впрочем, и мой герой, Женька Савин. Но не будем забегать вперед, тем более что автор и сам пока не обо всем догадывается. Знает лишь, что никак ему не уйти от того, что случилось, случается и еще случится.
Глава третья. Короче ли прямая?
1
– Прибыли, значит, – сказал Давлетов.
Он сидел за столом в палатке. На улице тарахтел движок, давая неровный электрический свет.
– Значит, прибыли, – сказал еще раз, коротко взглянув на Савина, и тяжело вздохнул. Побарабанил по столу пальцами. Помолчал. Заворошил бумаги на столе. – Ну что ж, товарищ Савин. Вот вам журнал учета. Составьте сводную ведомость. Округленно.
– Халиул Давлетович! У меня есть к вам очень серьезный разговор.
– Думаю, сейчас не время.
– Я не могу составить ведомость и все подытожить без этого разговора.
– Ну что ж, слушаю вас.
– Прежде всего, вам привет от Ольги…
Давлетов не дослушал:
– Разговор служебный или личный?
– Служебный.
– Продолжайте.
– Ольга показала мне прямую, которая соединит основания подковы.
Давлетов поднял глаза на Савина:
– Так вы за этим ушли с ней?
– Нет. Но такая прямая есть.
– Хорошо. Рассказывайте.
Рассказ получился коротким, занял ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы набросать на листке бумаги приблизительный чертеж. Савин даже удивился этому, когда понял, что все уже выложил. Давлетов глядел на него сочувственно и вроде бы даже жалостливо. Савин ничего не понимал. Зная Давлетова, он ожидал услышать от него какие-то возражения. Хоть и сомневался, но был даже готов к тому, что тот согласится со всеми его доводами, загорится, как загорелся он сам, и торжественно пожмет руку. Но Давлетов не произнес ни слова, опустил свою лобастую голову с седым ежиком волос. Молча положил журнал с записями на кипу бумаг.
– Я внимательно вас выслушал, товарищ Савин. А сейчас отдыхайте. Завтра будет вертолет в поселок. Там и продолжим разговор.
– Но ведь мы здесь, Халиул Давлетович! Можем задержаться на несколько дней и все обстоятельно уточнить.
– Нет, товарищ Савин. Так это не делается, во-первых. Во-вторых, мы уже выбились на сутки из графика. А в-третьих, нам вряд ли кто позволит ломать проект.
Ничего не изменилось: ливень не хлынул и гром не грянул. Подрагивала светом подвешенная над столом электрическая лампочка, светила розовым жаром двухметровая труба, горизонтально соединяющая топку и вытяжку. Дежурный истопник дремал, сидя на табуретке возле печной дверцы.