Вторжение в рай
Шрифт:
Но на юге, в нескольких милях от города, среди знаменитых садов Самарканда, ветви которых еще недавно гнулись от тяжести спелых плодов, душистых яблок, и золотых гранатов, был разбит лагерь. На холодном ветру реяли знамена, над кострами вились дымки. На глазах у Бабура отряд всадников галопом влетел в этот лагерь. Воины со знанием дела лавировали между палатками, тогда как лагерь приветствовал их прибытие ревом металлических труб.
Итак, получалось, что, несмотря на всю спешку, он оказался не первым претендентом на трон, прибывшим в Самарканд. Кто-то опередил его: эта мысль причинила ему
Вазир-хан встал рядом с ним и воззрился на неожиданную картину с тем же негодованием.
— Я отправлю туда разведчиков, повелитель.
— Это Шейбани-хан?
— Не думаю. Лагерь не так уж велик. Непохоже, чтобы они готовились к штурму или хотя бы осаждали город. А Шейбани-хан поступил бы именно так.
— Тогда кто же?
— Пока не знаю. Но дальнейшее продвижение небезопасно. Нам придется отступить, спуститься с этого холма, и разбить лагерь под его прикрытием, чтобы нас не было видно. Будем дожидаться главных сил: к завтрашнему дню они подтянутся.
Заметив разочарование на лице Бабура, Вазир-хан добавил:
— Это холм Кволба, место мечтаний и надежд. Пять лет назад я был здесь с твоим отцом, на этом самом месте, и за нами тоже следовали войска Ферганы. Как и ты, повелитель, он созерцал Самарканд, и увиденное всколыхнуло в нем такие честолюбивые желания, что у него перехватило дух.
— Что же тогда случилось?
— Эмир, твой дядя, был в отлучке — подавлял мятеж западных племен. Самый подходящий момент для атаки, но, увы, — Аллах был не на нашей стороне. В ту самую ночь твой отец, скакавший так, что одна из лошадей пала под ним, был сражен лихорадкой, да такой, что лекари опасались за его жизнь. Нам не оставалось ничего другого, кроме как повернуть назад. Твой отец тяжело переживал это, но такова была его судьба.
— Но почему мой отец и дядя так ненавидели друг друга? Они ведь были братьями?
— Только по отцу, ведь они рождены разными женами. А соперничество пробудилось в них, едва они повзрослели настолько, чтобы понять, что оба желают одного и того же — овладеть городом Тимура. Твой дядя Ахмед был старше на четыре года: он захватил Самарканд и провел остаток жизни, насмехаясь над твоим отцом. Одна беда: твой отец имел то, чего у него не было. Несмотря на бесчисленных жен и наложниц, удовлетворявших его похоть, и все снадобья, что его пичкали лекари, которые он и внутрь принимал, и в промежность втирал, ему так и не удалось обзавестись сыном. Наследником. И это больше, чем что бы то ни было, распаляло его злобу. Вот почему он задумал захватить Фергану и лишить тебя всего. Возможно, даже жизни.
Перед внутренним взором Бабура предстал образ матери, ударившейся в слезы при известии о выступлении дяди Ахмеда. Уж она-то знала всю глубину этой вражды. Однако на пороге смерти его дядя смягчился и отослал племяннику кольцо Тимура. Это ли не знак судьбы? В отличие от отца, Бабур твердо решил воцариться в Самарканде, а не влачить жизнь, сокрушаясь о несбывшемся.
— Поехали, повелитель.
Бабур с трудом подавил искушение пустить коня в галоп и обрушиться на этих неведомых наглецов, посмевших встать между ним и его мечтой, однако у него хватило ума и выдержки, чтобы и медленно последовать за Вазир-ханом вниз,
Шатры расставили быстро, но решили обойтись без горячей пищи, дабы дым от костров не встревожил тех, кто стоял лагерем на равнине. Ночь выдалась такой холодной, что Бабур дрожал и ежился даже под толстыми, мохнатыми, остро пахнущими овечьими шкурами, а когда наконец провалился в сон, то, как ему показалось, был разбужен лишь через пару минут.
— Повелитель, есть новости, — промолвил Вазир-хан, стоя на коленях возле постели из шкур. Лицо у полководца было взволнованное, но скорее довольное, чем встревоженное.
— Похоже, мы вмешались в дела сердечные.
— Что ты имеешь в виду?
— Пять дней назад к стенам Самарканда прибыл с войском твой родич Махмуд, сын владыки Кундуза. Но его целью является не город, а девушка, а поскольку в Самарканде разброд и смятение, он намеревался проникнуть в город и похитить ее. Она дочь великого визиря.
— И что же его остановило?
Бабур с трудом верил услышанному: в последний раз, когда он видел Махмуда, сына любимой матушкиной сестры, который был на три года старше его самого, это был веселый, но нескладный мальчишка с прыщами на безволосом подбородке и неудержимой страстью к проказам, из-за чего ему частенько доставалось от старших. Тогда Махмуд был заводилой во всех их детских шалостях и вызывал у Бабура восхищение, но сама мысль о нем как о влюбленном воздыхателе, казалась нелепой и смехотворной.
Между тем лицо Вазир-хана снова помрачнело.
— Перед твоим родичем закрыли городские ворота. Великий визирь сам претендует на власть над Самаркандом, и городом, и всеми его владениями.
— Что дает ему такое право?
— Ничего. В его жилах нет ни капли крови Тимура. А что у него есть, так это реальная власть и деньги. Казна в его руках, а значит, он имеет возможность нанять или подкупить кого угодно.
— Но может быть, когда ему станет известно, что я — родной племянник последнего правителя, прибыл сюда, он образумится? Мои права несомненны, и, сколько бы пригоршней золота ни роздал он окружающим, Тимуридом ему не стать.
Юношеская пылкость в голосе Бабура вновь вызвала у Вазир-хана улыбку.
— Он знает о твоем прибытии, но заявляет, что не может передать трон зеленому мальчишке. Кстати, не собирается он и отдавать дочь Махмуду. Для нее он присмотрел более выгодного жениха — сына правителя Кабула.
— Посмотрим, что у него получится! — вскричал Бабур, вскакивая на ноги, так что овечьи шкуры разлетелись в стороны. — Коня! Мы едем в лагерь к Махмуду.
Занималась заря, когда закутанный в толстые шкуры Бабур, в сопровождении свиты, галопом подскакал к лагерю родича.
— Стой! — донесся из рассветного марева резкий оклик часового. — Кто едет?
— Бабур, эмир Ферганы, желающий приветствовать своего родича Махмуда, отпрыска владыки Кундуза.
За ошеломленным молчанием последовал гомон, потом навстречу прибывшим высыпали воины с яркими смоляными факелам: Бабур, когда они окружили его маленький отряд, даже прикрыл глаза. А потом послышался голос, который он узнал сразу: он, правда, стал ниже и грубее, чем ему помнилось, но остался таким же веселым.