Вторжение
Шрифт:
Когда писатель вытянул из-под сиденья кейс и открыл его, то рядом с Шафаревичем увидел верстку второго сборника «Ратных приключений». Эту многострадальную книгу, ее дважды пришлось набирать, поскольку руководители Воениздата кощунственно уничтожили матрицы, готовые еще десятого декабря 1989 года, предварял написанный Станиславом Семеновичем собственноручно «Дневник Отечества». На этот раз он назывался «Какая демократия нам необходима» и содержал страницы с анализом сущности сталинизма, его возникновения и объективности существования.
«Там такой детерминизм, что дальше некуда», — усмехнулся писатель.
Его несколько смутило то обстоятельство, что верстку Николай Юсов должен получить от Нины Владимировны только тринадцатого апреля в пятницу. А сейчас начало первого ночи только восьмого апреля… Тут, конечно, некая нестыковка во времени, но с той поры, когда вчера утром Станислав Гагарин открыл глаза и увидел за собственным письменным столом Великого Вождя, столько произошло нестыковок, что лучше перестать об этом думать вообще. Надо просто верить, что рано или поздно все станет на обусловленное судьбою — или Зодчими? — место.
…Их рейс в Тбилиси, намеченный на двадцать часов с минутами переносили дважды.
После визита на Красную площадь они вернулись к припаркованной на бывшей Никольской улице Машке, где Сталин занял водительское место и сказал писателю, усевшемуся рядом:
— По моим сведениям — нас потеряли. Билеты брать в кассе не будем. В намеченном мною рейсе останутся свободными, понимаешь, два задних места во втором салоне, там, где сидят боевики из команды антиугонщиков.
— А куда сядут эти парни?
— У них пересменка, и потому самолет останется без охраны. Не каждый ведь день захватывают в воздухе машины. Работает принцип — авось, понимаешь, обойдется.
Времени оставалось еще достаточно.
— Вам пора перекусить, молодой человек, — сказал вождь. — Да и я бы забункеровался, как говорят у нас на флоте.
— А зачем? — удивился писатель. — Неземная организация не требует, по-моему, шашлыков, простокваши и сырокопченой колбасы.
— Привычка, понимаешь… В обычной жизни на Звезде Барнарда мы поступаем по-земному. Тут уж безо всякой подделки.
— Тогда двинулись в ЦДЛ, — сказал Станислав Гагарин и сотоварищи поехали на улицу Большую Никитскую, ныне Герцена.
В Писдоме, как любил называть это заведение коллега Станислава Гагарина, литовский писатель из Клайпеды, сегодня было суетливо и суматошно. Проводили очередной день смычки московских письменников с городом Волоколамском, и Гагарин вспомнил, как несколько лет назад на подобном же мероприятии он спросил у тамошнего партийного секретаря: знает ли тот, что их город освобождал от пришельцев генерал Власов?
— Знаю, — сказал секретарь, — но вопрос этот для широкой публики у нас закрыт.
Тогда писатель не стал допытываться, почему городские власти решили именно так, разве сам не видел: в исторических материалах при перечислении командующих армиями Западного фронта, участвующих в Московском сражении, фамилия командарма-20 вообще опускалась.
Но сейчас, вспомнив тот давний разговор, он подумал о том, что его спутник и тут смог бы ему помочь, откорректировал бы роман «Мясной Бор» в части, касающейся Андрея Андреевича.
— Конечно бы смог, — сказал вдруг Сталин, они медленно пробирались сквозь толпу волоколамцев, заполнивших ЦДЛ, среди них было много подростков.
Вождь с любопытством оглядывался по сторонам, пытливо всматриваясь в лица, и видно было, что его несколько коробит от того, что никто товарища Сталина не узнает.
— Я знаю про Власова то, что вам никогда не узнать, — сказал Иосиф Виссарионович, — только далеко не все могу рассказать. Смертный человек, понимаешь, не может знать то, что может знать человек, который закончил расчеты с жизнью. Кое-что я буду рассказывать вам, но только для личного обихода. Ведь вы, писатели, должны всегда знать чуть больше тех, кто читает ваши книги. Так, понимаешь, будет справедливо.
«И то хлеб», — подумал Станислав Гагарин, и тут его окликнули.
Это был Михаил Шутов, хороший поэт и чудесный человек, один из тех, кто первым вступил в Общество борьбы за трезвость.
— Какими судьбами? — спросил он, с интересом глядя на вождя, который остановился перед авангардистской картиной, изображавшей, как всегда, некую абракадабру, и с сожалением покачивал головой.
— Кто это? — спросил Шутов, показывая глазами на Сталина. — Снимаешь картину про войну? Наверное, «Мясной Бор»…
— Артиста пробуем, — сказал Станислав Гагарин. А что еще мог он сказать? — Из Тбилиси приехал… Племянник Геловани. Помнишь?
— Ну как же, как же… Познакомь, — попросил Михаил.
— Давай, — сказал Станислав Гагарин.
Он представил Шутова. Сталин протянул ему руку.
— Джугашвили, — сказал он.
Михаил расценил это как тонкую шутку, улыбнулся и наклонил голову.
— Стихи пишете? — спросил вождь. — Это хорошее дело. Стихи воспитуют в людях не только, понимаешь, чувства, но придают практическому разуму особую завершенность. В юности я тоже писал стихи, поэтому так ценил, понимаешь, Маяковского и Пастернака.
— Он уже в роли, — шепнул Станислав Гагарин поэту Шутову.
Иосиф Виссарионович засмотрелся в это время на проходившую красавицу с редкой в наше время русой косой, и Шутов понимающе кивнул.
— Пообедаешь с нами? — спросил Станислав Гагарин. — Михаил — активный борец за трезвость, Иосиф Виссарионович.
Теперь писатель не боялся так его называть, ибо Миша воспринимал ситуацию должным образом.
— Большое дело свершается, молодые люди, — сказал вождь. — К сожалению, Троцкий и Зиновьев уговорили меня отменить ленинский сухой закон, до сих пор жалею, понимаешь, об этом. Но в мое время народ никогда так не пил, как сейчас. Кто теперь уговорил вашего оппортуниста Горбачева отступить от нравственной революции? Нехорошо, понимаешь, отступать от генеральной линии партии.