Вторжение
Шрифт:
— Снайпер, — выдохнул Крук.
— Товарищ капитан!
Крук резко обернулся. Маржанов тыкал стволом ружья куда-то в угол. Крук повернул голову. Круг света его служебного полицейского фонаря выхватил странную аппаратуру, установленную на столике в углу. Два прибора были одинаковые: прямоугольный металлический корпус, несколько кнопок, торчащие сверху покрытые резиновой защитой антенны. Крук насчитал по четыре антенны на каждой. Они были наклонены под 45 градусов на одном устройстве и торчали строго вверх на
— Что это, твою мать, такое?
— Похоже на глушилки для сотовых, — сказал Маржанов. — У меня друг себе в кафе похожую покупал… Ну, в «Досуг»… Только эти какие-то… огромные.
— А это что за хрень?
— Товарищ капитан, я откуда знаю? Я технарь что ли? Может, усилитель какой-то…!
— Знаешь, как отключить?
— Сейчас попробую…
Маржанов передал Круку ружье и склонился к устройствам, трогая проводки и пытаясь прочесть надписи над кнопками и переключателями.
— Так… Не понятно ни хрена… Товарищ капитан, надо розетку поискать…
Круг решительно сжал челюсти.
— Твою мать! Маржанов, а ну-ка отойди нахрен!
Маржанов отпрянул в сторону. Крук вскинул охотничье ружье подчиненного и зарядом картечи разнес одну из глушилок. Вторым выстрелом прикончил вторую. Детали разкуроченных устройств со стуком посыпались на пол.
Крук достал телефон и щелчком кнопки включил его.
Индикатор устойчивости сигнала в виде крохотного четырехступенчатого излучателя показывал 4 пункта из 4. Идеальный стопроцентный сигнал.
etc
— Володя!
Сын сильно закашлялся и содрогнулся от боли. Чуть приоткрыл глаза, и Буров увидел лишь его белки. Буров испугался.
— Володя, твою мать! Володя!
Он поднял сына на шконку. Опуская его на жесткую скамью, задел пальцем огнестрельное ранение на плече Володи, и тот застонал.
Очередной грохот в дежурке заставил Бурова содрогнуться. Там что-то обрушилось — грохот был такой, что задрожала многокилограммовая железная дверь, ограждавшая их убежище от полыхающей дежурной части.
Буров выбежал из камеры. Из-за двери тянулся черный едкий дым, который постепенно заполнял коридорчик изолятора и тонкими клубами тянулся к зарешеченному окну под потолком. Когда Буров подошел к двери ИВС, от нее пахнуло таким жаром, что он невольно отпрянул. Дверь была раскалена — значит, сразу за ней адским пламенем полыхало абсолютно все.
Буров беспомощно посмотрел на окно. Узкое, под потолком — даже если бы Буров мог дотянуться до него, оно было слишком крохотным, чтобы взрослый человек мог туда пролезть. Строители обезьянника предусмотрели и это на случай любого возможного сценария побега.
Из соседней камеры раздался какой-то шум, словно урчало животное. Буров вспомнил слова Акулова, когда он перечислял всех задержанных, кому не посчастливилось оказаться в ИВС этой ночью. «И алкаш один, его ближе к вечеру на Советской подобрали» — сказал тогда Акулов. Буров потянул на себя дверь камеры.
На шконке похрапывала тень. В темноте Буров различил, что это мужик в майке-алкоголичке. Буров даже вспомнил, что видел его недавно в дежурке. Этого алкаша и его жену лишали родительских прав — бухая и пьянствуя, они плевать хотели на свою маленькую дочь, которая росла в этом аду. Кажется, его фамилия была Ярошенко.
Подавленный, Буров вернулся в камеру. Опустился на шконку рядом с сыном, и ему в нос ударил едкий и горячий запах дыма. Володя тихо кашлял, не приходя в сознание. Буров схватил противогаз и натянул его на сына. Тот зашевелился, судорожно вдохнул кислород, закашлялся и принялся брыкать руками, чтобы сорвать противогаз.
— Не снимай! — Буров закашлялся, едкий ядовитый дым шел прямо в легкие. — Не снимай, говорят!
Володя сорвал с себя противогаз, кашляя так, что, казалось, его сейчас вырвет. Сипло вдохнул, кашлянул.
— Я отрубился? — прохрипел он. Снова закашлял. Мутным взглядом покосился на свое плечо. — Перевязал меня?
Буров потратил на то, чтобы кое-как перетянуть раны на ноге и плече Володи, всю свою рубашку. Буров промолчал.
— Дым… — тихо проговорил Володя. Его язык заплетался. — Я же говорил. Отец, надевай противогаз. Я не жилец, ты же видишь…
— Чтоб я больше этого не слышал! — процедил Буров твердо. Дым ел глаза, на которых против его воли выступали слезы. Хотелось тереть их. Буров зажмурился. — Не жилец он… Еще какой жилец. Надевай.
Володя снова отключился. Сквозь пелену застилавших глаза слез Буров разглядел это и натянул на его лицо противогаз. Тускло горел фонарик на мобильнике — зарядка аккумулятора была не вечной. По темной струящейся пелене, ползущей между ним и светом телефона, Буров понял, что весь ИВС окутан дымом.
Они в газовой камере.
Буров, повинуясь саднящему чувству, пересел в изголовье Володи, положил его голову себе на колени и закрыл глаза. Они щипали, резали и слезились все сильнее.
Буров вспомнил про Ярошенко в соседней камере.
«Бухая и пьянствуя, они плевать хотели на свою маленькую дочь»…
— Прости меня, — сдавленно прошептал Буров. — Володь… Я дико любил твою мать. Ты себе даже не представляешь, как. Когда она умерла… я не мог себя простить. Работа… Я все время проводил здесь. В этой драной ментуре… Наташа…
Буров почувствовал, что ему хочется плакать. В любой другой ситуации он бы сдержался. Но сейчас держать марку было не перед кем — и совершенно незачем. Он закашлялся, чувствуя, как горят от дыма его легкие.