Вторжение
Шрифт:
Нинка вздохнула с несчастным видом.
— Раньше у Рената Серого. Пока того мусора не закрыли… В смысле, ну, ваши.
— Не дурак.
— Что?
— А после того, как Рената закрыли? — видя, что Нинка колеблется, Буров надавил: — Слушай, или говори все, или иди нахрен отсюда. Мне до вечера с тобой нянчиться? У кого?
— Не знаю я, как его зовут, — пробурчала она. — Усатый такой, здоровый, с наколками на руках. Кавказец вроде какой-то. Армянин или еще кто, не знаю, не разбираюсь я. Видела его пару раз в
— В какой пивнухе?
— «Гамаюн». На Вокзальной, около ДК.
— ? —
— Звонил ей вечером вчера. Половина одиннадцатого было, когда я звонил, прикидываешь? А она на улице. Веселая вся такая. Я, говорит, с подругами гуляю.
Володя хмыкнул, покосившись на хмурого Маржанова.
— Когда тебе 19 было, ты в половине одиннадцатого уже в кроватке был?
— Тебе смешно?
— Гулнар, на самом деле, чего ты панику разводишь?
Всю неделю они заступали в утреннюю смену. С восьми утра до четырех дня. Это была любимая смена у всего личного состава: с утра все спокойно, вызовов почти нет, почти никто не пьет и не куролесит, а еще весь вечер в твоем распоряжении. Но утром Крук пообещал, что с понедельника распорядок дежурств поменяется. Нужно было ценить момент.
— Чашкан, наряд 21, — прохрипела рация голосом Сушко. — Мы в гаражах на Орджоникидзе. Тут кажется кража. Кто-то заднюю стенку разобрал…
Володя выругался.
— Опять гараж. Мы же патрули усилили!
Но Маржанова сейчас интересовала лишь его личная жизнь.
— Алтушка сказала, что с подругами гуляет, — вещал он, словно не слыша ничего больше. — А знаешь, я слышал голоса… И пара голосов… Или она дружит с Кончитой Вурст, или это были пацаны. Я мужские голоса слышал.
Володя рассмеялся.
— Может, у нее подруга охрипла? Ну, знаешь, пива холодного перепила? — Маржанов стрельнул сердитым взглядом в Володю и промолчал, крутя баранку экипажа. Володя решил, что настала пора посочувствовать. — Ну не знаю. Может, Алтушка ревновать тебя заставляет?
— А чего меня заставлять? — изумился Маржанов. — Я итак к каждому столбу…!
— У вас разница в семь лет почти. Нашел бы себе девчонку постарше, проблем бы не было.
— Кто бы говорил, — проворчал Маржанов. — Нашел бы себе кого-нибудь не с работы и к кому можешь подойти, а не только мямлить и пялиться. Я про Веру, если ты не просек.
Володя миролюбиво вздохнул.
— Ладно. Один-один.
Он отвернулся к окну. Рация хрипела, Сушко докладывал дежурному обстановку: «В гараже банки побиты, соленья и стекло по всему полу, прием». Патрульная машина ползла по частному сектору, улица 8 Марта. По пыльной дорожке им навстречу шагала старушка, держа за руку девочку. Володя узнал ее по глазам. Маша Ярошенко. Девочка что-то увлеченно рассказывала бабушке.
Володя улыбнулся.
Снова захрипела рация:
— 18й, это Чашкан. Драка, угол Ленинградской и Победы. Ваш маршрут, прием.
— Принял, Чашкан, — бросил Маржанов в микрофон и дал газу. Набирая скорость и поднимая столб пыли, патрульная машина покатила на вызов.
«Гамаюн» располагался в одноэтажном здании довоенной постройки из красного кирпича в десятке метров от Дома культуры «Железнодорожник». Когда-то в строении располагалась администрация одной из привокзальных служб, но затем его пустили во все тяжкие: сначала отдали под ателье, затем под магазин — и вот теперь здесь размещалась убогая и тесная пивная с грязными пластиковыми столиками и мухами.
По роду службы Буров частенько бывал здесь. И хорошо знал хозяина этой дыры и по совместительству продавца — называть его барменом у опера не поворачивался язык. Прокуренный, серый, с гнилыми зубами, Агоев слушал радио. Голос диктора тихо бубнил из приемника на полке:
— Как сообщает гидрометцентр, жаркая погода продлится до конца недели, но затем резко ухудшится. Уже к выходным по всей территории области ожидаются дожди и грозы…
Агоев кисло скривился, увидев Бурова и Муртазина.
— Здрасте.
— И тебе не хворать, — согласился Буров. В пивной был лишь один посетитель — пенсионер в старом пиджачке попивал разливное пиво и самозабвенно грыз сушеную рыбу, не замечая ничего вокруг. — Не густо с клиентами, а?
— Так день еще.
— Вечером веселее? Может, нам вечерком заглянуть?
— Угостить вас чем-нибудь, товарищ капитан?
— Все еще бодяжишь пиво той самопальной фигней, которую тебе Нюрка толкает?
Агоев снова скривился, теперь нервно.
— Что вы! Нет, конечно. Лицензии на водку у меня нет, так что это и вообще незаконно.
— То есть, нет водки здесь? — Буров принюхался. — А запах какой-то стоит… Ты чувствуешь?
Буров обернулся к Муртазину. Тот охотно подыграл, тоже принявшись водить носом.
— Что-то есть такое. Как будто… Точно, водяра. Я этот запах где угодно различу.
— Беда с тобой, Агоев, — загрустил Буров. — И что мне делать? Участкового и БЭП вызывать?
— Товарищ капитан, да не наливаю я ничего! Если у меня и есть водка, то это, как его — для личного пользования, так сказать.
— С акцизами?
Агоев скривился еще больше, не зная, что сказать. Буров усмехнулся.
— Ладно, расслабься. Это будет наш маленький секрет, — тише опер продолжил: — Слушай, у тебя тут один человечек посидеть любит. Здоровый такой, усатый. С наколками. Вроде бы кавказского разлива. Кто такой?
— А, так вам не я нужен, — у Агоева как камень с души свалился. — Это Марсель.
— Марсель? Как город?
— Какой город?
— Что за Марсель?
Агоев задумчиво поковырял черным ногтем в гнилых зубах.