Вторжение
Шрифт:
Моисей Львович встретил меня как любимое, но сильно провинившееся дитя. Он вообще очень трепетно относился к любой возможности пошарить в Гнезде, хотя побывал, наверное, не в одном их десятке. Поэтому уничтоженный трехъярусник мне простят еще не скоро.
– Ты ошибаешься, Витя, если думаешь, что раз уровней мало, то ничего интересного нет. И вот тебе живой пример! Неделю назад в таком же, как ты уничтожил, Гнезде нашли артефакт. Угадай, что он делает?
– Не стану.
– Да ты просто не сможешь! – Коробок захихикал. – Он запоминает знаки любого уровня сложности. Как тебе?
Новость действительно потрясающая. Носителей, способных верно зафиксировать имеющийся знак, не существовало. До сих пор имеющиеся заклинания хранились двумя способами. Первый заключался в передаче «из уст в уста», когда псион, первым скопировавший знак, обучал ему остальных. Но что делать, если, например, Злобный в одиночку сумел запомнить знак четвертого уровня? Он в Салехарде – я в Иркутске, никто другой не сумеет запомнить и повторить знак.
Для таких ситуаций существовала специальная методика, когда в мозг слабого псиона загружался один знак. Только один. Можно сказать, он «вплетался» в ауру человека, навсегда становясь ее частью. В результате довольно сложного ритуала псион получал возможность оперировать заклинанием более высокого уровня – лишь бы оболочки хватало. Но у медали имелась и обратная сторона.
Психика носителя изменялась. Медленно, почти незаметно, но изменялась. Заранее предсказать – в какую сторону, не брался никто. Обычный служащий мог внезапно пойти учиться играть на скрипке, а мог взять в руки нож и начать резать людей по подворотням. Конечно, я утрирую: никто бы ему не позволил выйти из-под контроля, – но повышенная агрессивность не считалась редкостью.
Поэтому если найденный артефакт действительно обладает возможностью запоминать существующие знаки, он сильно упростит нашу работу. Если же удастся понять принцип его действия – задача сложная, но выполнимая, – последствия скажутся на всех областях деятельности псионов. Так что у Коробка имелись все основания торжествовать.
– Хорошая новость. В самом деле хорошая. Что с моей просьбой?
– Ты о девочке? Да все с ней нормально, самый обычный псион. Ты с такими вопросами не ко мне, а к своему дружку Даниилу обращайся – пусть смотрит развитие маленькой волшебницы. В его клинике как раз это изучают, правда, настолько маленьких детей вроде нет.
– Мне не хотелось бы превращать ее в объект исследований.
– Удочери… – Академик пожал плечами, словно ответ был очевиден. Проигнорировав мой тяжелый взгляд, он продолжил: – Аскет, я серьезно говорю: хочешь позаботиться – удочери. Иначе ребенок будет мыкаться по интернатам разной степени комфортности.
– Слишком смелый поступок для человека с моей профессией.
– Пока что тебе неплохо удавалось выживать. А от несчастного случая никто не застрахован.
Разговор с Даниилом мало что дал. Он действительно изучал развитие псионов подросткового возраста: у него занималась этим вопросом отдельная группа. Случайно получившие инициацию ребята наездами жили в его клинике, проходили курс обследований – и опять уезжали домой. Даниил обещал, что обеспечит девочке максимально комфортные условия, но честно признался, что времени возиться с ребенком у него нет.
Света отыскалась во внутреннем дворике. Она сидела на поребрике, прижимая к груди какую-то куклу, и смотрела на проходящих мимо людей. Увидев меня, она медленно, как маленькая старушка, поднялась.
– Привет. – Никогда не умел разговаривать с детьми.
– Здравствуйте.
– Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо, хорошо. – Она помолчала. – Мама говорила: если спрашивает не врач, нужно всегда отвечать, что все хорошо.
Меня могут убить на любой операции. Сама мысль обзавестись семьей является бредом – чушью несусветной. Жены у меня нет: кто станет воспитывать Свету, если меня убьют? И чему я сам смогу научить этого ребенка? Сворачивать чужие шеи и не сворачивать своей? Был бы парень – еще ладно, а девочка?
– Послушай, Светлана, я хочу задать тебе один вопрос. Подумай хорошо, прежде чем ответить, ладно? – Девочка кивнула. – Ты сейчас можешь поехать с Моисеем Львовичем: тебя отвезут к одному моему другу, который изучает маленьких псионов. Правда, все они старше, но он обещал, что позаботится о тебе. В этом случае тебя ждет тихая жизнь, тебя никто больше не будет пугать, со временем выучишься на целителя – будешь лечить людей. Тебя будут любить… Или ты можешь поехать со мной. У меня тяжелый характер, детей я никогда не воспитывал, и как это делать, не знаю. Моим именем пугают людей. – Чижов рассказывал про будни Центра подготовки. – Если ты не будешь слушаться, я стану тебя наказывать. Учить тебя я начну вещам странным и страшным. Кем ты станешь, когда вырастешь, я не знаю… Подумай. Я улетаю завтра утром.
Я развернулся, чтобы уйти, когда почувствовал прикосновение к ноге – маленькая ручонка уцепилась за штанину:
– Я с тобой.
При виде меня Призрак заулыбался и вскочил из-за стола:
– Погоди-ка… – Он вышел на середину комнаты и низко, до пола поклонился: – Низкий тебе поклон от узкой группы широко осведомленных лиц нашей организации. Мисюрина помнишь?
Артема Сергеевича я не только помнил – мы довольно часто советовались по разным вопросам. Руководитель группы ментатов, он научил меня многому – в частности, способам контроля человеческого сознания. Именно с ним я намеревался разговаривать по поводу внезапно открывшейся телепатии.
– Так вот, – продолжил Фролов. – Мы доставили к нему Хаффа, и тот выложил все, что знал. Такие тайны выплывают, что просто диву даешься. У тебя теперь куча друзей – пусть ты о них и не знаешь, имей это в виду.
– Значит, я могу обратиться к тебе с просьбой?
– Все, что в моих силах, и даже больше.
– Я хочу удочерить Свету. С твоими связями сделать это проще.
Думаю, попроси я достать Луну с небес – он удивился бы меньше. Сначала Призрак недоверчиво усмехнулся, полагая, что я шучу, затем откашлялся и переспросил:
– Удочерить?
– Да.
Он еще помолчал, разглядывая меня с незнакомым выражением лица – даже ауру проверил, потом уточнил:
– Ты сам хочешь ее удочерить – не помогаешь кому-то?
– Сам.
– Ну, – откашлявшись, произнес он, – хорошо. Сделаем.
– Спасибо.
Я поднялся, собираясь уходить. На мой взгляд, говорить больше было не о чем.
– Э-э, Аскет. Не то чтобы я вмешиваюсь, мне просто интересно. А зачем ты это делаешь?
Что ему сказать? Что я сам не знаю: зачем? Губы сами собой искривились в усмешке: