Вуайерист, или Марек и прекрасная мельничиха
Шрифт:
– Ну, сколько можно бить посуду? – спрашивает Грася. – Или ты нарочно взялась меня злить?
– Простите, я буду внимательнее, – слышит Марек тихий голосок Чеславы.
– Ты всегда так говоришь, а толку нет! Ну, какое красивое было блюдо? С павлинами, с каретой… И вот, на тебе, пожалуйста, бац и черепки! Да ему, наверное, сто лет было…
– Я же не нарочно.
– Дня не проходит, чтобы я тебя не порола! Вот пожалуюсь пани Фелиции, пускай тебя выгонит.
– Пожалуйста, не надо, не говорите пани Фелиции! – просит
– Ах, не говорить?!
Марек слышит, как прут с тонким свистом рассекает воздух и хлещет по коже. Чеслава не то стонет, не то вздыхает. Марек подходит ближе, прислоняется лбом к дощатой стене и заглядывает в щель между досок. Посреди чулана стоит низкая деревянная скамья. На скамье ничком лежит молоденькая горничная. Темное длинное платье бесцеремонно задрано на спину. Белые трусики сдернуты с ягодиц. У Чеславы маленькая красивая попка. Сейчас незагорелые округлые ягодицы панночки украшены десятком темных припухших следов от прута. Взгляд Марека жадно скользит голым ножкам Чеславы.
– И вовсе она не худышка, – замечает Марек.
Ножки у горничной совсем не похожи на две палки! У нее гладкие крепкие ляжки, тонкие щиколотки и маленькие ступни с розовыми пятками. Чеслава лежит ничком на скамье. Под бедра панночки подложена маленькая подушка, от этого ее ягодицы немного приподняты над скамьей.
– Не смей бить посуду! Не спи на ходу! – говорит Грася и, невысоко поднимая руку, стегает панночку прутом по голым ягодицам.
Затаив дыхание, Марек следит, как изгибается вымоченная в соленой воде розга и впивается в белую кожу, как кончик прута царапает бедро панночки, оставляя глубокую отметину. Чеслава снова вздыхает и дергает босой пяткой. Марек только качает головой, он видит, что Грася наказывает горничную довольно больно. Но Чеслава легко, без слез и криков выносит порку.
Сам Марек к своему стыду плохо выносил боль. Стоит сказать в прошлые годы Марека частенько наказывали и пани Фелиция, и нанятые репетиторы, и горничные, но молодой человек так и не выучился терпеть боль от розог. Рано или поздно он принимался кричать, а из глаз лились слезы, как из лейки. У молодого человека не хватало мужества, чтобы молча вынести порку.
Грася перебрасывает косу через плечо, обходит скамью и встает, с другой стороны.
– Что же, жалко тебе это блюдо? – спрашивает она Чеславу.
– Жалко, еще как жалко, – торопливо отвечает горничная, – такое красивое было… Ай!
– Это хорошо, что жалко, – соглашается Грася и снова отводит руку с прутом.
Розга тонко свистит в воздухе и впивается в кожу. У Марека холодеет в груди. Чеслава тихо вздыхает и ерзает на скамье.
Грася наклоняется и проводит узкой ладонью по маленьких исхлестанным прутом ягодицам панночки. Стряхивает с кожи кусочки коры и березовый листик.
– Пообещай мне, что ничего завтра не разобьешь?
– Честно-честно, я обещаю! Я ничего больше не разобью! – говорит Чеслава, и поднимает голову от скамьи и смотрит на Грасю пустыми светлыми глазами.
– Ну сколько же тебя драть можно! – вздыхает Грася, – что же за девка непутевая…
Длинный березовый прут свистит и впивается в кожу.
В тишине сельского вечера Марек слышит, как подъезжает к дому машина.
– Это таки тетка вернулась, – говорит себе Марек и тихо идет восвояси, через темный двор.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Выгнали из университета! – причитает пани Фелиция, – и за что? Подглядывал за профессоршей! Женой декана! Я чуть от стыда не сгорела, пока разговаривала с паном Каролем… Как я теперь буду людям в глаза смотреть? На днях приедут Алисия с Настусей, а что я им скажу? Господи, за что мне это наказание…
Марек стоит подле стола, опустив голову. Пани Фелиция пьет чай из блюдца и зачерпывает ложечкой вишневое варенье из вазочки. Её округлое доброе лицо кажется обиженным и печальным. За окном стемнело. В саду трещат цикады.
– Покуда жил у меня, я тебя то и дело порола, – ворчит пани Фелиция. – А как уехал в Варшаву, началась вольная вольница. И вот, пожалуйста вам! Выставили из университета! Ну, что молчишь? Скажи, своей тетушке хоть слово!
Марек боязливо смотрит тетку. Пани Фелиции уже за тридцать, это высокая статная женщина. У неё большие карие глаза, густые изогнутые брови. Длинные черные волосы собраны в тугой пучок на затылке.
– Простите, пани Фелиция, – говорит Марек тихо, – мне самому стыдно, и на душе кошки скребут.
– Простите… Простите… – бормочет тетка, и снова прихлебывает чай. – Пан Кароль говорил, будто публично высек тебя во дворе университета? Было такое?
Марек молча кивает. Он знает, что на кухне за тонкой занавеской в цветочек стоят горничные Грася и Чеслава и слушают, как пани Фелиция его распекает.
– А сколько денег коту под хвост! – вздыхает тетка. – Один год твоего обучения в университете обошелся мне в кучу злотых. Я-то думала, выучишься на журналиста, найдешь работу в Варшаве. А что теперь? Молчишь?
– Я вас так подвел, – бормочет Марек.
Пани Фелиция пытливо смотрит на племянника своими красивыми карими глазами.
– И как мне с тобой теперь поступить?
Марек смущается этого пристально взгляда, краснеет, сопит и снова смотрит в пол, на цветастый деревенский половик.
– Как полагаешь, – вкрадчиво спрашивает его тетка, – будет справедливо, если я устрою тебе хорошую выволочку?
Марек вздыхает.
– Да, пани Фелиция, это будет справедливо.
Пани Фелиция продолжает сверлить племянника взглядом. Потом шлепает широкой ладонью по столешнице. Чашка подпрыгивает на блюдце, и ложечка звякает о фарфор.