Вурдалак Тарас Шевченко
Шрифт:
Тiльки що се думаю, приходить до мене Полевой i каже, що вiн гадає видати "Двенадцать русских полководцев", то щоб я намалював йому портрети їх. Зрадiв я, думаю: правду люде кажуть: "Голий - ох! а за голим бог!" Умовились ми з Полевим, вiн дав менi завдатку, оцими грiшми я й визволився з пригоди 9 ..."
Видимо, именно по причине такой невероятной везучести Тарас Григорьевич выразил свое тогдашнее душевное состояние другими, куда более известными широкому читателю словами:
9
Спогади про Тараса Шевченка, Київ, 1982, с. 30
Тяжко-важко в свiтi жити
Сиротi
Нема куди прихилиться,
Хоч з гори та в воду!
Интересно, почему все-таки не утопился? В этом, наверное, тоже царское самодержавие виновато - выбрало для столицы место гнилое, плоское. Ни одной приличной горы. Даже в этом над простым человеком поиздевалось - неоткуда и в воду броситься. Разве что с моста? Так там полиция, прохожие - все равно спасут, негодяи.
А дальше следует просто беспрерывная пора светских успехов, пока, наконец, прохладным вечером в парке поместья Василия Васильевича Тарновского в честь приезда Шевченко на старой березе не вспыхнет вензель "Т. Ш. " и не зазвучит гимн с припевом: "Среди нас, среди нас добрый Тарас".
Субъект-то исключительно везучий попался! Сказано - любимец Фортуны.
Как, например, тогда невезучие свои сочинения издавали? Да, так, как и теперь, в долг. Канючили кредиты под будущие барыши. Только способ не самый надежный. Ох, не самый... Пушкин после своих издательских "прожектов" целых 45000 рублей казне должен остался! А взять с него было - разве что попорченную пулей Дантеса шкуру редкого в России оттенка.
А к нашему самородку издатель сам пришел! Причем, даже не подозревая, что он издатель. Он до этого ничего не издавал. Портрет свой пришел заказать. И был он из того самого презираемого Тарасом Григорьевичем военного сословия штабс-ротмистр в отставке, да еще и крепостник, бабник, украинский помещик, а по совместительству подавитель польского восстания 1831 года - очень непрогрессивный человек - Петр Иванович Мартос собственной персоной.
И надо же ему было во время очередного сеанса в запыленной квартире Шевченко на Васильевском острове поднять с пола какую-то грязную бумажку, оказавшуюся на поверку стихотворным опытом!
– Що се таке?
– ласково спросил крепостник.
– Та се, добродiю, не вам кажучи, як iнодi нападуть злиднi, то я пачкаю папiрець, - последовал не вполне грамотный ответ.
– А багато у вас такого?
– Та є чималенько.
– А де ж воно?
– Та отам пiд лiжком у коробцi...
– А покажiть 10 !
10
Отрывки из воспоминаний П. Мартоса помещены во втором разделе этой книги.
Тарас показал.
И опять-таки надо же было офицеру царской колониальной армии украинцу Мартосу не только прочитать вытащенный из-под кровати ворох изодранных бумажек, но еще и предложить издать их за собственный мартосовский счет! Безвозмездно. То есть, даром.
Тарас поначалу даже не осознал своего счастья. "Ой, нi, добродiю! Не хочу!
– завопил он.
– Щоб iще побили! Цур йому!"
Но не тут-то было! Если уж Фортуна взялась кого любить, то держись - пока все волосы до лысины не обдерет, не отпустит.
И "Кобзарь" издали.
Действительно за мартосовский счет.
Под редакцией поэта Гребинки, исправившего все несообразности полуграмотного дикаря.
Да еще и цензор Корсаков ни слова не знал по-украински, а потому подмахнул все почти не глядя - Мартос сам ездил к нему, чтобы дело шло побыстрее.
Я часто думаю: что случилось бы, если бы казачок Энгельгардту не понадобился? А ничего! Просто в украинской глуши спился бы еще один провинциальный маляр с мутными от сивухи глазами - точь в точь такой, как изображен сегодня на стогривенной купюре. Ведь непредвзятые факты свидетельствуют: вместе с удачей в судьбу Шевченко вошел еще один постоянный фактор - алкоголизм.
В ЛАПАХ ЗЕЛЕНОГО ЗМИЯ
Кожух на кровати, бардак на столе и... пустой штоф из-под водки - вот что, прежде всего, бросилось в глаза поэту Полонскому в меблировке шевченковского жилища 11 . Захаживавший примерно в то же время к Кобзарю художник Микешин отметил еще шмат сала в развернутой бумаге, валявшийся посреди каких-то коробочек и малороссийских бус 12 . И все это прямо в обиталище Аполлона и муз - на антресолях Академии художеств! Даже храм искусства Тарас без малейшего стеснения превратил в филиал знакомого ему с детства украинского шинка, чей дух был впитан чуть ли не с молоком матери 13 .
11
Спогади про Тараса Шевченка, Київ, 1982, с. 337
12
Там же, с. 341
13
По описи 1845 года в Кирилловском имении Энгельгардта значилось 29 шинков и постоялых дворов (!), куда, в отличие от барщины, силой мужиков никто не загонял.
Не хватало только соответствующей компании, не раздражающей чрезмерным аристократизмом. Но за ней всегда можно было сходить в какое-нибудь из самых дешевых питейных заведений, где пиво разносила босая девка, подливая его прямо в бурлящий котел поэтического вдохновения:
Дiвча любе, чорнобриве
Несло з льоху пиво. А я глянув, подивився
Та аж похилився... Кому воно пиво носить?
Да тебе же! Пить надо меньше и не будешь изумляться. А если не доволен, что она босая, так дай ей на лапти и не приставай к Богу с бессмысленными вопросами:
Кому воно пиво носить?
Чому босе ходить?.. Боже сильний! Твоя сила
Та тoбi ж i шкодить.
"Живя в Петербурге, - вспоминает Николай Белозерский, - Шевченко любил посещать трактир около биржи, в котором собирались матросы с иностранных кораблей... Всегда тихий и кроткий, Шевченко подвыпивши, приходил в страшно возбужденное состояние, бранил все, и старое и новое, и со всего размаху колотил кулаком по столу. Однажды встретили в Петербурге подгулявшего Шевченко, шедшего с таким же Якушкиным под руку; они взаимно поддерживали друг друга. Шевченко, обращаясь к встретившемуся с ним знакомому и усмехаясь, сказал: "Поддержание народности 14 ".
14
Тарас Григорьевич Шевченко по воспоминаниям разных лиц, "Киевская старина", 1882, т. IV.
А будущий издатель "Киевской старины" профессор Лебединцев и вообще познакомился с певцом народных страданий при пикантнейших обстоятельствах когда тот в дымину пьяный валялся под каким-то забором на Подоле:
"У меня невольно забилось сердце при мысли о скором свидании с человеком, которого я давно чтил в душе за его несравненный талант; молодое воображение рисовало его в каких-то причудливых, необыкновенных чертах <...>. Увы! скоро все мечты рассеялись, как дым, при виде глубоко-грустной картины: Тарас, которого не оказалось в комнатах, вскоре найден нами у ворот в преждевременном и отнюдь не непорочном сне.<...> Указанное обстоятельство нисколько, разумеется, не уменьшило моего глубокого уважения к поэту и сердечных моих симпатий к нему, но повергло меня в неописуемое смущение... Не меньше моего, кажется, смущен был и Тарас Григорьевич, когда кое-как разбуженный отцом Ефимом, вошел с ним в комнату и увидел меня. "Ох, Зелена, Зелена!" - повторял он со вздохом... Хотя радушный хозяин поспешил расшевелить нас наливочкою, но разговориться на сей раз мы никак уже не могли, и я скоро отправился к себе на квартиру 15 ".
15
Феофан Лебединцев (Лобода), Мимолетное знакомство мое с Т. Г. Шевченком, "Киевская старина", 1887, No2.