Вверх, к синему небу
Шрифт:
Если «Brain Burst» потерян, BIC сразу же тоже прекращает функционировать и просто растворяется.
BIC представляет собой сгусток синтетических белковых микромашин. Их вполне можно запрограммировать так, чтобы они разделились и растворились; если такое произойдет, их уже никаким сканером не засечешь. А значит, с помощью этой карты нельзя добиться отчисления Номи из школы.
Следовательно, Харуюки и остальным не удастся просто взять и разорвать все отношения с Номи. Придется снова вступить с ним в переговоры и добиться того, чтобы он стер видео. Эта тема висела в душах обоих друзей тяжелым грузом.
Допив свой напиток, Такуму отправился в кухню, выкинул остатки льда, сполоснул стакан из переработанных отходов и бросил его в пакет, предназначенный специально для таких стаканов, после чего сказал:
– Ладно, увидимся в школе в понедельник. Когда ты пойдешь говорить с Номи, мне пойти с тобой?
– Не, все будет в порядке. Я пойду один, но все равно спасибо. Отлично поработали сегодня.
Проводив Такуму до входной двери, Харуюки вернулся в гостиную, чтобы прибраться, и вздохнул.
Посмотрел на часы на виртуальном рабочем столе, потом на вечернее небо за окном.
Интересно, она все еще в самолете? Или уже в аэропорту?
Поймав себя на этой рассеянной мысли, Харуюки тряхнул головой и переключился. Он увидит ее в школе в понедельник. Он уже неделю терпел, потерпит еще полтора дня.
Вот почему, когда сразу после того, как он взял чувства под контроль, раздался звонок в дверь, Харуюки решил, что это Такуму что-то забыл, и до последнего момента ничего не подозревал.
Он не стал утруждать себя открытием окна интеркома, а просто вернулся к двери и отпер замок со словами «ага, иду».
– И что ты за-…
Последний слог «-был» застрял у него в горле, и Харуюки перестал дышать. Сам того не сознавая, он выпучил глаза до предела, глядя на то, что было за дверью.
Там стояла девушка в форме средней школы Умесато. С правой руки ее свисал бумажный пакет, с левой дорожная сумка с моторчиком; бордовый бант и длинные черные волосы слегка покачивались; и еще от нее слабо пахло югом.
– …Сколько ты еще собираешься изображать ледяную статую?
После этих ее слов мозг Харуюки наконец перезагрузился. Несколько раз подряд хрипло вдохнув-выдохнув, Харуюки наконец просипел:
– …Се, се, сем, сепа… семпай?! Что, что, что ты…
– Как невежливо. А ведь я отправилась к тебе прямо из Ханэды[23], чтобы побыстрее доставить сувенир.
Черноснежка мило надула щеки; увидев это выражение лица, Харуюки резко выпрямился, замахал рукой со страшной скоростью, будто робот-регулировщик, и залепетал:
– Аа, п-проходи, проходи! Входи, пожалуйста!
– Спасибо. Прошу прощения за вторжение.
Кивнув, Черноснежка шагнула за порог, сняла туфли, поставила дорожную сумку и прошла в коридор. Потом быстро обогнула Харуюки и направилась в гостиную.
Побежав за ней на заплетающихся ногах, Харуюки оглядывал квартиру, понятия не имея, что теперь делать, и наконец сказал:
– …Ээ, это, мама всегда приходит домой очень поздно.
– Я знаю. Поэтому и пришла.
– П-понятно. Эээ, это… О, знаю, п-пойду приготовлю ч-чаю.
Когда Харуюки направился в кухню, повторяя про себя: «Сперва успокойся! Разберись спокойно!» – Черноснежка со словами «ах, да» сунула руку в бумажный пакет.
– Может, заодно вот это разогреешь в микроволновке?
Вытащила она громадное красно-бурое шарообразное нечто. Взяв 15-сантиметровый шар в руки, Харуюки пристально уставился на него.
На прозрачной упаковке очень окинавским на вид шрифтом было написано: «Бомба андаги».
– …Ээ, это… сата андаги?
– Да. Ты просил привезти тебе что-то там тридцатисантиметровое, верно? Как я и подозревала, таких больших там не делают, вот, взяла что было.
– Не, не, это тоже громадное. Просто удивительно, какое большое.
– Правда? Я тоже удивилась, когда увидела.
Глядя на захихикавшую Черноснежку, Харуюки наконец ощутил, как напряжение покидает его тело. И в то же время глаза его сами собой стали влажными; он поспешно отвернулся и отступил в кухню.
Достал из упаковки громадный окинавский пончик и отправил греться в микроволновку. Потом отнес на стол бутылку улуна и два стакана, положил на тарелку разогретое андаги и, подумав немного, добавил туда же небольшой нож.
Черноснежка уже сидела за столом. Взяв с тарелки нож, она разрезала андаги на две абсолютно равные части; как и ожидалось, острым прибором она пользовалась с уверенностью специалиста. Одну из половинок, от золотистого среза которой поднимался теплый пар, она протянула Харуюки.
– П-приятного аппетита.
Он взял предложенную порцию и тут же откусил большой кусок. Наслаждаясь вкусом хрустящей корочки и влажной внутренности, он подумал: Понятно, размер тоже имеет значение.
– Э-это, очень вкусно.
– Понятно, я рада.
Лишь сейчас Харуюки наконец добрался до вопроса: «А вообще – почему я попросил всего лишь громадное андаги?»
Работая челюстями, он отчаянно пытался вспомнить, что же он тогда делал; тем временем Черноснежка, сидящая по ту сторону стола с улыбкой на своем прекрасном, как нарцисс, лице, улыбнулась еще шире – и произнесла:
– Теперь, Харуюки-кун.
– Д-да?
– Я собираюсь сказать тебе, что я сейчас чувствую.
– Д… да.
– Сорок девять процентов меня хотят похвалить тебя за то, что ты так хорошо старался. Пятьдесят процентов меня хотят задать тебе хорошую трепку.