Вверяю сердце бурям
Шрифт:
— В чем дело? — перебил стариков комиссар.— Говорите, что у вас на душе?
Но старики явно темнили. Они склонились в поясном поклоне и прятали лица. Они не хотели глядеть в лицо комиссару.
— Мы только колхозники,— проговорил, наконец, Муэддин.— А колхозники басмачам — не помощники.
— Раз вы колхозники, помогите мне, комиссару... Помогите разобраться, говорите яснее.
— Мы и так сказали,— еще тише проговорил Муэддин.
— Меч приложен к нашей шее,— добавил Фазли.
— Разрешите! — воскликнули оба, вскочили,
То, что хотели сказать своими спинами аксакалы, выразил в двух словах присутствующий при разговоре командир отделения Мухамеджан Карабаев:
— Ходить к Ибрагимбеку,— верная гибель.
— Я вас не спрашиваю, товарищ отделкой.
— Самый хитрый, самый подлый этот Мирза, который был у нас. Мирзу надо бы к стенке.
— В Красной Армии парламентеры неприкосновенны, товарищ Карабаев. Поняли? А сейчас: «По коням!»
По ту сторону «чертового мостика» комиссара поджидали старцы Муэддин и Фазли и, что в немалой степени озадачивало, тут же под скалой на огромном плоском валуне расположился с удобством на расстеленном паласе за чайником чая сам Мирза. Поодаль со скучающим видом сидели на корточках два вооруженных до зубов йигита, держа на поводах коней.
Ласково потерев руки, Мирза медленно цедил слова. Они звучали настолько нелепо, что воспринимались как детские угрозы. Но самое страшное, пожалуй, было то, что сам парламентер или посол его высокопревосходительства командующего исламской армией господина Ибрагимбека говорил на полном серьезе. Он не на шутку воображал, что может запугать.
— Его высокопревосходительству,— говорил он,— кровь на поле битвы доставляет удовольствие. Так восхищает луноликих красавиц зеленый луг, усеянный алыми тюльпанами.
— Неприятно. Гнусно. Кровь ведь людей! — не выдержал дипломатического тона Алексей Иванович, нервно поправив на переносице пенсне. А затем продолжал: — А мы живем и сражаемся за завтрашний день человека.— Он посмотрел на добродушные лица прибывших из кишлака Санг-Туда горцев, прятавшие в бороды растерянность и неловкие улыбки.— Мы живем в такое время,— и закончил мысль словами Рудаки, — «...в мягкий шелк превращаются окаменевшие сердца, даже медные, полные зла». Хватит зла. Хватит войны.
— Не наденет их высокопревосходительство господин Ибрагимбек на свободных горцев воловье ярмо повиновения и унижения, хотя его рука крепко держит рукоять меча мести!
— Зачем вы так говорите, господин Мирза? То, что вы говорите, нелепость. Ваше дело обречено. Вы сами видите: народ отвернулся от вас. Посмотрите на ваших спутников — вы хотите превратить кровь их сердец в яд, а они не хотят войны и разорения. Спросите их!
Робко, заплетающимся языком один из бородачей — Фазли-бобо — пробормотал:
— Таксыр командир, мы просим, наше общество просит — не надо войны. Огонь войны разметает пепел наших очагов. Не надо.
Видно, он хотел еще что-то сказать, но, встретившись с вытаращенными в ярости белесыми глазами Мирзы, сразу же онемел. Он надвинул на брови свою горскую, синюю в блестках чалму, плотно зажмурился и уткнулся головой в грудь. Согнувшись, он выбежал мелкими шажками вперед и подал комиссару Алексею Ивановичу листок бумаги.
Мирза сделал резкое движение, весь дернулся. Видимо, он хотел попытаться перехватить письмо. Но тут же сник и опустил глаза, вспомнив, что сказал ему Ибрагимбек только сегодня утром:
— Сжечь кишлак Санг-Туда. Они все «большевые». Захотелось им для большевиков хлопок сеять, на хлопке разбогатеть. А что наш друг Англия сказала: «Не позволяйте сеять хлопок в Туркестане.
Тогда Мирза поддакивал:
— Чтобы следа не нашли от кишлака... как его, Санг-Туда, чтобы весь Кухистан помнил, как сеять хлопок.
И вот теперь эти наглые кишлачники осмелели до того, что подают открыто жалобу и кому?.. Комиссару! Видно, плохи дела Ибрагимбека, если дехкане осмелились так поступать.
Первым прочитал жалобу комиссар. Он думал:
«Вот сущность политики цивилизованных британев — Чемберлена с Черчиллем. Руками мусульман хотят сделать мусульман нищими. Мечом мусульманина убивать мусульманина из-за... хлопка, а зеленым знаменем пророка прикрывать свою колонизаторскую шакалью морду».
И комиссар внимательно принялся изучать письмо сангтудинцев.
— Письмо я сохраню,— сказал комиссар,— для истории.
«Командиру 79-го кавполка
от дехкан кишлака Санг-Туда.
Заявление
В связи с появлением басмаческих шаек, мы, дехкане кишлака Санг-Туда, не знаем покоя ни днем ни ночью. На день хотя и возвращаемся в кишлак, ночью приходится искать прибежища где-либо в пещере под берегом реки Вахш.
Самоохрана наша в количестве 11 человек не может отбить нападения басмачей, но басмачи, если придут в Санг-Туда, пощады не будет ни старым, ни малолетним, потому что уже несколько лет Санг-Туда имеет почетное оружие за поимку басмачей, так что басмачи сердятся на жителей кишлака Санг-Туда. Есть даже шайка — местные бывшие жители, пришедшие теперь с Ибрагимбеком. При том Санг-Туда имеет семена для посева пахты, но земля не подготовлена к посеву, а потому и просим вашего разрешения оставить у нас в Санг-Туде хоть 30 или 40 человек красноармейцев».