Вверяю сердце бурям
Шрифт:
Но Мирза был подавлен, вдруг увидев себя со стороны — жалкого и блеклого.
Ослепляющая жара, иссине-темное небо.
Сюда, на большой саиль, собрались всадники со всех гор, степей и долин.
Народу набралось столько,
что друга надо искать
целую неделю.
У зеленоватого хауза дикими вскриками резались в карты и игральные кости широкоскулые хеварийцы. С
С песнями, хохотом, бранью, увешанные оружием, пуштуны вели на продажу курдючных баранов.
А это что за божественная мелодия!
Красавицы мира!
Вас украшает одежда.
А ты, красавица красавиц,
так прелестна,
что сама украшаешь свое платье.
Длинными бледными пальцами Мирза затыкает уши. Его коробят такие слова. Он как-никак хранитель чести — гаремной чести самого халифа. А тут не только любуются и восторгаются открытым лицом, но еще и воспевают красоту. Да ведь завтра же дойдет слух до Кала-и-Фату. И сколько возникнет непредвиденных осложнений.
А вот Али, едущий рядом на вороном жеребце, — доволен. Он никого не видит, кроме своей прекрасной Наргис.
Он только недовольно поморщился, когда вдруг заревели праздничные карнаи, мелодично заныли сурнаи и заглушили слова, произнесенные Наргис. Но и тут было утешение: так прелестно шевельнулись очаровательные губки молодой женщины в капризной гримаске.
Вот побежали файзабадские певцы-хафизы и, приставив фарфоровые тарелки ко рту, завели во весь голос старинный маком. Чтобы лучше слышать и из уважения к хафизам, Наргис легко и грациозно спрыгнула на землю. Ее спутники сделали то же. Тут, откуда ни возьмись, на возвышении раскинулся дорогой красножелтый палас, и Наргис с Али и Мирзой оказалась на этом паласе, окруженном толпой любителей пения.
Наргис хлопала в ладоши в такт мелодии, и Али не сводил с нее восторженных глаз. Лишь Мирза сидел деревянным чурбаном: всякий власть имущий должен быть важен, а все знали, что этот бледноликий из могущественных. Так, по-видимому, посчитал распорядитель саиля, толстяк в бархатном халате, почтительно доложив Мирзе:
— Ваша милость, начинаются скачки. Кто доскачет первым, получит белого верблюда. Сам Утанбек подарил его народу!
— На что мне твой верблюд?—с досадой сказал Мирза.
— Отдай мне! Отдай верблюда! — заверещал над ухом бледноликого не то шут, не то фокусник, вынырнувший из первых рядов зевак.
Загрохотали барабаны. Все побежали.
Вскочила с паласа и Наргис и бросилась к коню. Но Мирза вцепился в поводья и пытался что-то сказать, но лишь странное шипение вырвалось из его горла.
— Запрещаю! — прохрипел он.
Наргис вырвала у него из рук узду так резко, что сделала ему больно. Легко, по-кавалерийски она вскочила на коня и, склонившись, посмотрела ему в глаза.
— Пусти! Камчой стукну!
И столько ненависти было в ее карих глазах, что Мирза попятился.
— Ты не посмеешь! — почти выкрикнул он. — Я на позволю!
— А я и не спрашиваю...
Она хлестнула плетью коня Мирзы, а сама погнала своего коня вдогонку за всадниками. Поравнялись с ватагой готовившихся к старту йигитов. Она подняла своего скакуна на дыбы и заставила его вертеться в столбе пыли на задних ногах.
Ревом одобрения встретила площадь появление всадницы.
Подъехавший какой-то мазаришерифский вельможа с важностью заключил:
— Вот кто достоин приза! И где вы, господин Мирза, скрывали от глаз сие творение аллаха, подобную гурии всадницу.
Длинноусый пуштун с выпученными глазами, поддакивая ему, восторгался:
— Не иначе она из наших момандов. Почему только я не видел это совершенство красоты и силы? Ай да ну! Смотрите! Смотрите! Всадница, не всадница, а шестиногий и длинноголовый див. А косы-то, косы! А посадка в седле! Да разве это девушка? Это воин! Дай ей в руки меч — и ни один парень не усидит и минуту в седле!
А Мирза метался, выкрикивая:
— Остановите ее! Нельзя! Не смеет!
Но тут вмешался Али.
— Эх, братец Мирза! Разве вы из шакаленка превратитесь когда-нибудь в волка? А беретесь пугать ее.
Что бы ни делал враг врагу.
Ненавистник — ненавистнику,
Ложно направленная мысль
может сделать еще хуже.
— О аллах, о боже, — стонал Мирза.
Перед черствым, сухим Мирзой Али всегда трусил самым позорным образом. Мирзе ничего не стоило силой своей изуверской логики заставлять его делать все, чего, ему хотелось. Но когда стоял выбор между Мирзой и неземной красавицей... кто бы вздумал колебаться!
— А если она покончит с жизнью? О, всемогущий! Безумная она. Увидит, что путь к бегству закрыт, поедет по горным тропинкам... упадет — горе мне! — в пропасть. Она предупреждала. Что скажет тогда народ Кухистана. Что мы скажем их высочеству... Бегите! Скачите! Остановите ее!
Но Али оказался самым рассудительным. Он погнал своего коня вперед, перегородил путь своим наемникам, готовым ринуться в погоню, и скомандовал:
— Тихо! Ни с места! Не искать! Не стрелять, не пугать! Сейчас я поеду с вами. Найдем без шума. Уговорим добром...
И добавил уже задумчиво:
Твоя любовь, о Баба Тахир,
таит смертельный яд.
Но если ступишь
на край моей могилы,