ВВО
Шрифт:
Вот и сейчас Сас был уверен, что Мирон Никифорович не хочет, чтобы мобилизационная тройка входила в церковь.
Въезжая в село, Сас заметил в отдалении блеск реки, а значит, и захваченную австрийцами территорию за ней. Там никого не было, кому ж там, среди топей, быть, но ощущение, что та земля занята врагом, было крайне неприятным. Наверное, чтобы отвлечься от печальных мыслей, пристав всё больше поглядывал вниз, на дорогу. Ею уже несколько дней никто не пользовался, селян ведь не осталось, и не просыхающие разводы грязи успели несколько разгладиться и размыться. И вот поверх этой грязи просматривалась свежая колея от проехавшей подводы. В эвакуированное, опустевшее село Будятичи сегодня, уже после утреннего дождя, кто-то прибыл…
— Вашбродь, батюшка к себе направились, обедать, — заговорил Мирон Никифорович. Его взгляд метнулся в сторону от церкви, на густой сад и крышу хаты за тыном, дом будятического попа. Широкие ворота, выходящие на площадь, были закрыты, равно как и калитка в них, но Сас разглядел ещё одну хфиртку , ведущую к храму, и вот та была как раз распахнута. — На обратном пути помолитесь! Заодно и к источнику святому провожу вас! А хотите, прямо с него и начнём! Сейчас же!
— Так и на обратном пути, конечно… — кивнул полицейский.
Его не слишком занимало непонятное беспокойство старосты. Мало ли чего селянин опасается, оно, скорее всего, и яйца выеденного не стоит. Надо бы, конечно, зарычать на Мирона Никифоровича, гаркнуть, за оселедец схватиться, тот всё и расскажет, да стоит ли? Война, эвакуация, артиллерийские обстрелы, Великое отступление — до Цехоша ли с его страхами?
— Пока на минуту заглянем в храм, — миролюбиво пробормотал полицейский. — Нехорошо на ступеньках стоять и не войти…
— Так ведь…
Это неожиданное, мелочное, такое ненужное препирательство вывело пристава из себя. Тадей Назарович Сас зыркнул на Цехоша так, что тот сразу поник. Только неуверенно предложил:
— Давайте уж я вас сопровожу!
— Выходит, вы, Тадей Назарович, под стражей теперь! — весело откликнулся Михайлишин, приглаживая свои офицерские усики. Потом широко развёл руками. — Под стражей! Да! Даже в церковь под конвоем! — И негромко рассмеялся, нимало не удручённый тем, что никто не последовал его примеру.
Пристав вздохнул. Что за ребячество! Офицер ведь! Офицер! В военное-то время!
Прапорщик до ускоренных военных курсов успел получить диплом инженера-механика. От столь образованного человека ожидали, конечно, что он будет вести себя солидно, но Михайлишин то и дело срывался в неприличную несерьёзность. Впрочем, и выглядел он легкомысленно — небольшой суетливый человечек в великоватой на него офицерской форме.
Цехош поспешно поднялся по ступеням и скрылся в темноте церкви. Мукоша, которого чаще все называли Зенко из-за его имени Зенон, не торопясь, оглядываясь, неуверенно пошёл следом.
Прапорщик дёрнулся было в одну сторону, тут же в другую, даже посмотрел на подводу, на которой вся тройка приехала в Будятичи, видно, хотел пока отсидеться там. Заметив взгляд Саса, он всё же поскакал своей подпрыгивающей, суетливой походкой к распахнутым дверям.
Тадей Назарович сорвал с головы фуражку и, крестясь, нырнул в черноту притвора.
— Николай-чудотворец, — бормотал полицейский, — молю, прости прегрешения мои…
Как всегда, когда Сас переходил на великорусский говор, слова получались какие-то странные, будто натужные, но молиться в храме на малороссийском наречии было бы немыслимо.
Хорошо нынешней молодёжи, михайлишиным да мукошам. Для них язык империи всё равно что родной, говорят чисто, гладко, без малейшего акцента. А Тадей Назарович каждый раз краснел, когда из Житомира приезжало начальство. Рядом с молодыми Сас чувствовал себя неотёсанным селюком. Даже с родными детьми иной раз на великорусское наречие переходить стеснялся…
После яркого солнечного света внутри церкви было совсем темно. Пока глаза привыкали, полицейскому даже показалось, что нечто чёрное и бесформенное метнулось за иконостас.
Сас оглянулся на Цехоша. Тот стоял посередине церкви, крестясь и что-то шепча, но глаза его напряжённо следили за приставом.
Под стеной у иконы Божьей Матери, главной святыни этой церкви, почему-то лежали короткая лестница и груда тряпок. Староста ремонт, что ли, затеял? В такое время?
Пристав неуклюже встал на колени, поморщился от боли в суставах и наскоро произнёс молитву.
Ну, всё? Пора уходить?
Приятная прохлада окутывала разгорячённого жарой Саса, и это ощущение было столь сладостным, что Тадей Назарович решил повторить молитву, на этот раз не торопясь.
Приставу было сорок два. Голова без признаков лысины или седины, закрученные кольцом вверх густые усы, разжиревшая до неприличия фигура, одышка — вот и всё, чем наградила его природа. Ах, ну да, ещё и подагра. Из-за неё в иные дни было невозможно ходить — пальцы ног жгло огнём. Доктор Локач советовал не есть мяса и не пить вина, но пристав искренне не понимал, как это на самом деле можно сделать.
— А цирроз? — настаивал лекарь. — Ведь и цирроз может развиться!
— Разовьётся, будем беспокоиться, — мрачно отвечал Тадей Назарович, в глубине души уверенный, что все эти рекомендации Локач изобретает с единственной целью досадить ему.
— И надо бы съездить на вды, попить что-нибудь кроме водки и вина, — добавлял доктор, окончательно выдавая свои злобные намерения.
На доход по десятому классу! При шестидесяти рублях в месяц! При доме, жене и пятерых детях! На вды!
А теперь, во время войны, все эти советы казались уж совсем не от мира сего. Вды! Какие тут вды! Какие тут «без вина и мяса»! Тут эвакуироваться надо! Уж все сроки вышли!
Уж определено для всей володимирской полиции новое место службы — соседний повет, Луцк. Исправник семью свою ещё месяц назад отправил, предчувствовал, чем всё кончится. Так и шастает туда-сюда, обустраивается. Неделя, как и участок уехал. Один городовой Коробко остался, да и то лишь потому, что «старый» отдел архива упаковывает, всё важное давно увезли. Косится городовой на Саса, но эвакуироваться без пристава не может!