Вводные замечания о народной поэзии и о различных сборниках британских (преимущественно шотландских) баллад
Шрифт:
Мы могли бы привести и другие примеры, говорящие о том, что этот острый критик в пылу полемики зашел слишком далеко. Но мы предпочитаем дать общий обзор данного вопроса, обзор, который, нам кажется, убедительно показывает, откуда могли взяться столь противоречивые точки зрения и почему глубокое уважение к тому или иному менестрелю и высокая оценка его искусства вполне совмещаются с презрением к сословию менестрелей в целом.
Все, кто занимается изящными искусствами, кто посвящает время не практически жизненным нуждам, а услаждению общества, только в том случае не уронят профессиональной чести, если докажут, что в своей области они владеют высочайшим мастерством. Нас вполне удовлетворяет ремесленник, добросовестно выполняющий работу; мы не склонны смотреть свысока и на духовное лицо, на стряпчего или врача, если только они не выказывают грубого невежества в своем деле: пусть они и не обладают глубокими познаниями- с нас довольно, что они хотя бы могут дать нам полезный совет по интересующему нас вопросу. Однако
...mediocribus esse poetis
Non di, non homines, non concessere columnae. {*}
{* ...поэтам ни люди, ни боги,
Ни столбы не прощают посредственность (лат.).
(Перевод М. Дмитриева)}
Эти слова относятся и к живописцам, и к ваятелям, и к музыкантам - ко всем, кто подвизается на поприще изящных искусств. Когда они действительно проявляют подлинное мастерство, то нет в обществе столь почетного положения, которого они не могли бы занять, если, разумеется, умеют держать себя подобающим образом. Но когда им не хватает сил добраться до вершины, то, вырождаясь, они превращаются в каменотесов, в размалевщиков, в жалких дудильщиков, в дрянных рифмоплетов и тому подобных поденщиков, самых ничтожных, какие есть в роду человеческом. Причина ясна. Людям приходится мириться с тем способом удовлетворения жизненных нужд, какой доступен им при данных обстоятельствах, и когда кому-либо требуется верхняя одежда и ему не по средствам Штульце, он обратится к деревенскому портному. Иначе обстоит дело, когда человек ищет удовольствия: тот, кто не может услышать Пасту или Зонтаг, вряд ли утешится, если ему предложат заменить пение этих сирен мелодиями охрипшего исполнителя баллад. Напротив, он сочтет оскорбительной такую неравноценную замену и возмутится до глубины души.
Убедительнее всего подтверждает нашу мысль пример актеров. Высший круг общества открыт для лиц, прославленных лицедейским талантом, а их вознаграждение неизмеримо выше, нежели заработок людей, занятых прикладными искусствами. Но те, кто не выдвинулся в первые ряды на этом поприще, относительно беднее и приниженнее, чем самые незаметные из числа ремесленников, врачей или стряпчих.
Таким образом, становится понятным, почему многие менестрели, которые выступали в местах, где царило грубое, разгульное веселье, которые унижали свое искусство, дабы усладить слух пьяных невежд, которые жили беспутно, как нередко живут люди, не обеспеченные пропитанием и существующие впроголодь, почему эти менестрели вызывали всеобщее презрение и почему собратья их из числа "звезд" (применяя новомодное слово), вознесшиеся в эмпирей, смотрели на них сверху вниз, подобно планетам, взирающим на испарения, которые устремляются ввысь из густых туманов земной атмосферы.
В общем весь спор напоминает поучительную басню о золотом и серебряном щитах. Доктор Перси созерцал менестреля, окруженного славой и поклонением; и многие из них, действительно, достигали этого благодаря своим талантам, как достигают того же самого наши современники, наделенные талантом в одном из видов изящных искусств. А Ритсон видел оборотную сторону медали - нищего, бродячего сказителя, одетого в причудливые лохмотья, который рад. был заработать себе на хлеб пением баллад в пивной и в конце концов превращался в простого дудильщика с расстроенной флейтой, сопровождавшего грубую мелодию еще более грубыми стишками, беспомощного спутника пьяных драчунов, донельзя боящегося констебля и приходского сторожа. Разница между людьми, занимавшими крайние - наивысшее и наинизшее - положения в этом ремесле, была, конечно, столь же велика, как разница между Дэвидом Гарриком или Джоном Кемблом и париями из бродячей труппы, обреченными на нужду, лишения и преследование со стороны закона.
Был еще один вопрос - и притом важнейший, - в котором мнения доктора Перси и его недоброжелательного критика резко разошлись. Первый, будучи поэтом и человеком со вкусом, поддался искушению и вольно обошелся с оригиналами баллад, ибо ему хотелось угодить веку, настроенному более критически, нежели тот, в котором они сочинялись. И вот он изменял отдельные слова, улучшал фразы, вставлял или пропускал по своей прихоти целые строфы. Такие вольности доктор Перси особенно часто допускал в отношении поэм, перепечатанных из одной рукописи ин-фолио, принадлежавшей ему лично, рукописи весьма любопытной благодаря пестрому ее содержанию, но, к несчастью, сильно испорченной, с листами, поврежденными из-за бессовестной небрежности и невежества переписчика. Желая во что бы то ни стало использовать сокровища, заключенные в рукописи, составитель "Памятников" не поколебался восстановить и обновить песни, взятые из этого искалеченного и все же интересного собрания, и снабдить их такими исправлениями, которые могли бы прийтись по вкусу его современникам.
За такое вольное обращение с текстами Ритсон порицал доктора Перси в самых суровых выражениях и самым неистовым слогом, обвиняя его в интерполяциях и подлоге, намекая, что не существует in rerum natura {В природе (лат.).} такого предмета, как эта рукопись ин-фолио, на которую столь часто ссылался доктор Перси в качестве источника произведений, помещенных в "Памятниках". И снова пыл Ритсона увлек его в этой атаке дальше, чем допускали здравый смысл, осмотрительность и простая благопристойность. Конечно, крайне желательно, чтобы тексты творений старины: представали перед читателем нетронутыми и неискаженными. Но в 1765 году подобное соображение не приходило на ум составителю "Памятников" - его целью было завоевать благосклонность публики, ибо в ту эпоху главная трудность состояла не в том, чтобы восстановить подлинные слова старинных баллад, а в том, чтобы хоть как-нибудь привлечь внимание публики к самому предмету. Возможно, не возьмись за эту задачу доктор Перси, важное и нужное для английской литературы дело так и осталось бы несделанным. Его труд впервые вызвал интерес широкого круга читателей к древней поэзии, а без этого какой был смысл заниматься вопросом, присущи ли ей ее достоинства или же они привнесены человеком, который собирал и опубликовывал эти произведения? К тому же автор "Памятников" в нескольких местах своей книги чистосердечно признавался, что иные из напечатанных баллад были исправлены, а другие не являются целиком и полностью старинными; что начало одних и конец других дописаны; что, в общем, он неоднократно украшал творения древности чертами, свойственными более изысканной эпохе.
Все это было высказано без всяких обиняков, и если бы нашелся критик, полагающий (как бедняга Ритсон, которого привел к такому выводу ипохондрический темперамент), что литературная подделка должна приравниваться к подлогу документов, то ему нужно было бы напомнить следующее обстоятельство: если нет соответствующего заключения о том, что подделанный документ добровольно или под давлением был выдан за подлинный, то нет и состава преступления; подражание как таковое не наказуемо, по крайней мере в уголовном смысле. Таким образом, обвинение, предъявленное преподобному Перси в столь резких выражениях, ни на чем не основано, ибо он открыто признавал, что вносит изменения и улучшения в стихи, дабы приспособить их ко вкусам эпохи, которая в противном случае не была бы расположена одарить их своим вниманием.
Нам следует добавить, что в четвертом издании "Памятников" мистер Томас Перси из колледжа СентДжон в Оксфорде выступил в защиту своего дяди; отдав должное познаниям и талантам мистера Ритсона, он сдержанно, как подобает истинному джентльмену вступил в спор с этим критиком, не впадая при этом в оскорбительный тон.
Конечно, было бы очень желательно, чтобы читатель получил теперь более подробное представление о содержании рукописи ин-фолио доктора Перси. Идя навстречу этому желанию, мистер Томас Перси приводит оригинал "Свадьбы сэра Гэвейна" и сопоставляет его с копией, опубликованной полностью его дядей, который дал тут волю своей фантазии, хотя, впрочем, он лишь развил то, что правда, в очень примитивной форме - было уже заложено в этой старинной балладе. Воспроизвел мистер Томас Перси и изящную стихотворную повесть "Дитя греха" в том виде, в каком она существует в рукописи ин-фолио, причем из сравнения явствует, что всеми своими красотами она обязана поэтическому дару преподобного Перси. Судя по этим двум образцам, легко понять, почему достопочтенный составитель "Памятников" уклонился от предъявления рукописи ин-фолио: он не желал снабжать своего сурового аристарха таким оружием, которое, несомненно, обратилось бы против него самого.
Не подлежит, однако, сомнению, что рукопись содержит немало действительно превосходных сочинений, хотя и поврежденных и искаженных. Подобие прекрасной баллады "Сэр Колин" можно найти в шотландском варианте под названием "Король Мальколм и сэр Колвин" в сборнике "Баллады Северного края" Бакена, о котором мы еще будем говорить. Таким образом, она, бесспорно, старинная, хотя, вероятно, подправленная, и, быть может, к ней прибавлена вторая часть, так как в шотландской рукописи этой части нет. Хотелось бы наконец с точностью узнать, до какой степени использовал доктор Перси права издателя и в этом и в других случаях; в наше время это, разумеется, было бы только проявлением справедливости в отношении его памяти.
А в общем, мы можем, заканчивая наши рассуждения о сборнике "Памятники старинной английской поэзии", привести похвалу и критику, высказанные по поводу этой книги одним джентльменом, тоже достойным тружеником в вертограде нашей старины:
Это лучшая компиляция старинной поэзии, которая когда-либо появлялась в какой бы то ни было стране. Но нужно откровенно признаться, что в ней так много исправлений и изменений, что взыскательный историк, собиратель старины, желающий узреть английские баллады в их подлинном виде, принужден справляться в более точном издании, нежели этот прославленный труд.