Вы просили нескромной судьбы? или Русский фатум
Шрифт:
Ангелы на крыше храма пророка Илии громко аплодировали, но дворник Синяков не слышал, узрев перед собой вполне симпатичную даму в положении.
– Вы замужем?.. – с веселой надеждой спросил он.
– Не помню. – Дама осторожно взглянула на него, и через пять минут разговора они уже вместе шли куда-то, оживленно беседуя.
Михаил Алексеевич уже нес тяжелую сумку дамы.
– Молодец, Архимед! – Ангелы посмотрели на сидевшего рядом философа.
– А то, – вздохнул Архангел Запальчивый. В костюме бродяги он исходил пол-Москвы. – Учитесь, пока жив...
НОСКИ ЛЮБИМОГО НЕ ПАХНУТ
Павел Олегович стремительно накручивал спирали по своему кабинету, вибрируя от ярости... Его душил гнев, когда он вспоминал настырно-склеротичный взгляд своего тестя и присыпанную пылью лет тещу Марью Тимофеевну.
– Упорные сквалыги! – выкрикнул он. – Когда ж вас моль съест, а?..
Набегавшись, Голда снял очки и с ненавистью обозрел телефоны на рабочем столе. Был вечер, и, к счастью, работа позволяла немного отвлечься.
Только что звонил тесть и предупредил, что приложит все влияние московской еврейской общины, но не позволит купить в «Алых парусах» апартаменты его очередной любовнице. А через пару минут, как будто сговорившись с тестем, дважды позвонил родитель Даши, некто Владлен Жолудь, и принялся шантажировать Голду, небрежно напомнив про тринадцать лет и восемь месяцев вполне половозрелой на вид двухметровой модели Дарьи. Голос отца Даши Жолудь при этом звучал вполне по-сутенерски.
Но вывел Павла Олеговича из состояния тихой иронии именно последний, четвертый звонок – от старшего сына. Олег Павлович Голда позвонил отцу из Оксфорда, где сдавал экзамены на степень магистра международного права.
– Пап, ты согласишься без проволочек передать дела на совете директоров мне? – обходительно поинтересовался он.
– Сын мой, – опешил Голда, – ты сошел с ума?
– А ты? – спросил сын. – Твои новые публичные выкрутасы с тринадцатилетней любовницей ставят финансовую империю Голда на грань краха. Закон на стороне сильного, пап, а слабый уходит – это часть профессии. – Сын замолчал...
– Ты даже не банкир, ну куда, скажи, ты лезешь с кувшинным рылом в калашный ряд?! – вскричал Павел Олегович.
– А что, нельзя? – Старший сын нервно засмеялся. – Зато я верный муж и отец и без одной минуты магистр международного права.
Голда плюнул и прекратил разговор...
– Старый болван Исаак Исаакович взбаламутил всех! А из еврейской общины так и не позвонили насчет моей тринадцатилетней любовницы!.. – ворчал Голда, открывая дверь кабинета и выглядывая в приемную.
В приемной сидела секретарша Наринэ и тупо смотрела в монитор.
– Павел Олегович? – вскинула она брови. – Чаю?
Обычно в конце дня Голда пил чай. А сегодня даже полежал на диване в комнате отдыха.
«Смоки» и Крис Норманн в Кремле с 1 по 4 июля» – висела растяжка напротив его кабинета в Мышкином подворье.
– Вкус к жизни и взаимопонимание, где они, скажите мне, пожалуйста? – пробормотал Павел Олегович, внезапно разглядев на полу под ногами свои очки. – Когда я их успел разбить, совершенно не помню, – изумился он и, подобрав, выкинул без особого сожаления.
Помолчал, иронично взглянул на себя со стороны и набрал номер Даши.
– Але, ку-ку, Дашка, это я... Да-а-а, я приеду, – проворковал он и положил трубку.
На лбу банкира Павла Олеговича Голды сразу разгладились сто тридцать три морщины, которые он собирал всю жизнь.
– Милая девочка, я тебя люблю, – тихо и отчетливо сказал он.
«Действуй», – пронеслось в голове.
– Я ушел, Наринэ, – кивнул секретарше Голда. – В «Алые паруса», – садясь в машину, пробормотал Павел Олегович.
Водитель кивнул.
– А ты мишку плюшевого разве не купил? – оглядел салон Голда.
– Вот он. – Водитель подал игрушку с переднего сиденья.
– Да, – рассеянно кивнул Голда, – вот этот? Хороший, ага...
На заднем сиденье рядом с банкиром всю дорогу ехал стандартный плюшевый Тедди с глазами-пуговицами и неповторимой улыбкой натурального добряка. «Все под контролем, Паша. А тестю я заткну рот чем-нибудь... » – принял решение банкир Голда и стал перебирать в уме все способы, как это лучше сделать.
Свет фонарей не погасил даже начавшийся крупный дождь. У «Алых парусов» было привычно тихо, сверкала яркая иллюминация. «Какое же это великое счастье – жить», – поднимаясь на лифте на тринадцатый этаж, думал Голда, держа в руках медведя.
Просыпался он всегда так, словно кто-то подбрасывал его с кровати... Голда вскинулся, как ванька-встанька, и открыл глаза. На скомканных шелковых простынях, кроме самого Павла Олеговича, никого не было. Смысл его жизни – двухметровое эфемерное создание —сидело у окна и смотрело на дождь.
– Дашка, – позвал он...
Девушка улыбнулась, не поворачиваясь, лишь дрогнула щека с локоном.
– Что, Паша? – спросила она.
«Невозможно... невозможно оторваться от ее лица – оно кажется невероятно добрым... У меня так было раз десять за жизнь. Смотришь-смотришь, а потом понимаешь, что видишь только ты один – такого восторга ни у кого и в помине нет!» – думал банкир, разглядывая Дашино лицо.
– Что, Паша? – снова повторила девушка, она уже сидела рядом, поджав загорелые, цвета какао со сливками, длинные ноги. – Ты меня звал?
«Смотришь на меня и думаешь, что я скучный мужчина и старый богатый болван?.. Разве нет?» Голда поднялся и стремительно направился в туалет.
Эффектная внешность Даши вдруг начала его раздражать.
– Свари-ка мне кофе, – обернулся Павел Олегович, стараясь не дергать лицом. – И где мои носки?
– Они так пахли, я их выкинула, – улыбнулась Даша. – Ты не сердишься, Паша?
Голда кивнул, задумчиво разглядывая свои босые ноги с характерными шишками больших пальцев. Шишка на правой ноге, не так давно заметил он, даже чем-то превосходила шишку на левой, что было маленьким поводом для гордости.