Вы просили нескромной судьбы? или Русский фатум
Шрифт:
Снова замерцал телефон сквозь пластиковый карман сумки. В этот раз звонил Коркия.
– Наташа, ну как отдых?.. Могу тебя порадовать – твоя «Кошачья душонка» признана критиками самой глупой и бездарной книгой на выставке интеллектуальной литературы в ЦДХ!
У Наташи екнуло сердце.
– Моя – самая глупая? – переспросила она. – А почему? Что они говорят про «Кошачью душонку»?!
– Много чего говорят, Наташа. Я не стал запоминать. – Коркия помолчал. – Я вот тут хотел спросить...
– Да, – упавшим голосом сказала Наташа.
– А не можешь ли ты писать еще глупей, Наташа.
– Могу, могу. Глупей могу, – машинально ответила Наташа, – а зачем?
– Твои первые пять книг расхватывают, как горячие пирожки, а с остальными пятью, которые мы уже отредактировали, снова работают редакторы, возвращая обратно твою природную глупость, которая, как ни странно... поразительно мудра! Ты, надеюсь, не будешь возражать? – Коркия вздохнул. – Я бы согласился на твоем месте!
– А это очень нужно? – Наташа, открыв первую попавшуюся дверь, вошла в подъезд незнакомого дома, чтобы спрятаться от ветра. – Ну, возвращать мою глупость обязательно?
– «Нужно» – совсем не то слово, Наташа. Глупость, к твоему сведению, продается миллионными тиражами, – задумчиво и едва слышно бормотал издатель. – Слышишь?.. И я еще раз хочу поздравить тебя. Это добрый знак, поверь, быть самой глупой писательницей России. Почти то же самое, что быть Джорджем Бушем на другой стороне Земли. Отдыхай как следует и принимайся за свой одиннадцатый, самый глупый, надеюсь, и самый бессмысленный роман... Договорились?
– Договорились. – Наташа разглядывала морщинистую, темную стену подъезда, в котором спряталась. – У меня в голове как раз необычайно пусто, Гиви Карлович... И мне очень нравится Мадрид! – призналась она.
– Мадрид – мой самый любимый город... Пристрастие кутаться в меха не появилось еще, Наташа? – напоследок осторожно осведомился издатель.
В это время с улицы в подъезд втиснулся пожилой испанец с пакетами из супермаркета и подозрительно уставился на Наташу.
– Еще нет, хожу в своем пуховике. – Наташа сделала попытку рассмеяться и вышла на улицу. – Я еще немножко погощу в Мадриде, Гиви Карлович, – простилась она. – Спасибо вам за звонок!
– Не грусти. Надеюсь, я тебя обрадовал, – попрощался с ней издатель.
На площади уже горела яркая вечерняя иллюминация, и Наташа снова стремительно прошла ее насквозь, выхватывая глазами литые балконные кружева – идти в отель ей расхотелось совершенно.
Мимо, выстукивая палками, шли твердолобые на вид испанские старики, гуляли женщины в черном и бегали звонкие дети в разноцветных шарфах... Наташа втянула живот и пошла быстрей по улице, ведущей в сторону вокзала Чамартин, она уже очень устала, но внезапно ей захотелось продлить очарование этого дня, который скоро закончится. По пути ей попался ресторанчик, похожий на кубышку денег, и она не стала долго уговаривать себя, а зашла и просидела в нем до самой ночи, заказав рыбное ассорти с белым вином.
– А скажите мне, дорогой Фернандо, – спрашивала Наташа весь вечер у официанта. – Правда ли, что испанцы самые любвеобильные жеребцы?..
– Правда, Наташа, но вам больше не следует пить вина, – улыбаясь, говорил Фернандо, очень старый русскоговорящий официант с молодыми глазами испанского коня.
Музыкальный автомат в углу будет исполнять все танго, какие только есть на свете, и почему-то болела голова, то ли от сангрии, то ли от кофе, то ли от взглядов. А скорей всего от шуршащего танго из поскрипывающего музыкального автомата.
«Как же грустно поют старые мужчины, особенно когда солирует немолодой певец, и ему порой не хватает голоса, и он начинает говорить, а не петь... Брутальный негромкий мужской тембр идет откуда-то из живота. Певец не спеша рассказывает о море, переплетениях рук, ночных потасовках и грубой одежде. Об осени в душе и любви... И всегда обрывает песню на очень высокой ноте...»
Наташа почти бежала к отелю по пустынной замерзшей улице. За ней давно кто-то шел и уже почти догонял ее.
«А жизнь-то абсурднее любого романа, – думала Наташа, еще прибавляя шаг, человек за ее спиной внушал ей страх. – Ведь то, что случается с нами каждый божий день, невозможно придумать самому изощренному фантасту; и если в романе тебе хоть что-то объяснят в конце, в жизни часто ответы мы придумываем сами!»
Наташа уже бежала по замерзшей брусчатке и слышала тяжелое дыхание и лающий мужской кашель за своей спиной... Человек ее настигал.
– Ты – черная кошка в темной комнате, Наташа, – сказал ей на прощание муж, когда Наташа собралась на неделю в Мадрид.
«Что хочет этот замшелый человек от меня?..» – подумала Наташа про мужа, впрочем, добродушно.
– Я вернусь через неделю, – пожала плечами она. – Я устала от этой хрущобы.
– Не жалуйся потом! – Супруг отвернулся.
В доме было чисто и уютно.
«Я уже привыкла, что пишу книжки, вот разбуди меня в шесть утра, дай по голове веником и спроси вкрадчиво: „Ты кто ваще, а? Чего тут лежишь?“ И я, как третьеклассница, отчеканю: „Я пишу романы, отстаньте, дайте поспать!“
А сегодня ночью мне приснилось, что я сделала несколько сильных последних выдохов и жизнь покинула меня вместе с дыханием и вышла из моего тела. Я опустилась грудью на какие-то носилки и легла на них. И я видела свое тело на этих носилках – оно было обычное, даже приятное на вид, но безжизненное. Такая розовая женская тушка – с попой, грудью, белыми ляжками и запрокинутым лицом. Я видела, потому что последний выдох вышел из меня и оказался – в другой мне, стоящей неподалеку. Я снова жила, жизнь не прерывалась ни на миг, и я была человеком, и мне было интересно смотреть на себя прежнюю, я просто не могла отвести какое-то время глаз от себя, той. Я с ней прощалась с чувством облегчения – душевного и телесного. Как-то все хорошо и спокойно было, хотя в это трудно поверить, если вы не испытали этого перехода из себя прежней – в себя теперешнюю...»
Человек догнал ее и грубо развернул к себе. Наташа, едва удержавшись на ногах, громко выкрикнула по-русски:
– Вы кто?.. Полиция!!!
Март. Халкидики. Греция.
Низкий дом с оранжевой кровлей. Наташа посмотрела на себя в зеркало и не узнала. Она сидела в низком кресле на веранде и смотрела, как мимо, отражаясь в воде маленького бассейна, бегут облака.
«Сегодня было так тихо в саду, словно мир вокруг – одна большая теплая комната, небо было низкое, без ветерка... Я помню отчетливо, когда случилось счастье... Оно догнало меня, кашляющее и сердитое, в самом темном переулке Мадрида, вблизи от вокзала Чамартин.