Вы способны улыбнуться незнакомой собаке?
Шрифт:
Как редки те, кому нужна душа, И ты из них, кому довольно тела. Срывает ветер ставни оголтело, Надежд последних островки круша.
Показалось, что написанное смахивает на романс. Это хотелось петь. Но пение — по части Аллы. Голос у нее потрясающий. А музыку какую пишет! На стихи Ахматовой, Цветаевой. Талантливая она. И красивая. Чувственная, порывистая. Живет только сердцем. Настоящая женщина. Мужиков у нее действительно море. Только все какие-то не те. Может, по-настоящему ее и ценит только собственный муж. А она, дурочка, не понимает.
«Надо
Но, проснувшись, Лена уже знала, что дальше будет так:
Одна я снова в опустевшем доме, Среди старинных, умных, пыльных книг. Но много ль тех, кто мудрость их постиг? И много ль тех, кто что-то в жизни понял?
Вечером следующего дня Алла и Лена сидели в квартире Петровых за столом, который был накрыт вязанной крючком зеленой скатертью и на котором стояла в красивом старинном подсвечнике (подарок Сашиной бабушки, которым Алла необыкновенно дорожила) горящая свеча. В такой романтичной обстановке подруги пили водку.
Петров-старший дежурил, а Петровы-младшие слиняли, как выразилась их мама, на дискотеку. Перебирая струны гитары, Алла выразительно читала стихи с лежавшего перед ней на табуретке листа. Лена переживала за каждое слово. А через некоторое время они уже слаженно, проникновенно выделяя каждое слово, пели:
Мир для любви невыносимо тесен. Его пространство для нее мало. Заденет счастья легкое крыло, Чтоб унестись сейчас же в поднебесье.
В двух последних строчках было не все в порядке с логикой. Получалось, что не счастье унесется в поднебесье, а крыло.
— Неправильно, — страдала Лена.
— Не выдумывай, нормально, — успокаивала Алла. Она была уверена, что ее гениальная музыка способна исправить любые словесные погрешности.
Собственно, так оно и было. Романс получился красивым, а главное, душевным, как и положено романсу.
5
Отношения Лены с Буланкиным через несколько дней как будто бы выровнялись. Он приходил к ней в радиоузел, сияющий и, казалось, любящий. Казалось — потому что никакого «люблю» Юра не произносил. Лена тоже не спешила с признаниями, хотя давалось ей это с трудом.
Они уже не вели интеллектуальные разговоры, а просто целовались. Конечно, было много чего и кроме поцелуев. Но так получалось, что время шло, а домой к Лене Юра больше не приходил. То у него что-то не получалось, то у нее не складывалось.
Дни декабря пролетели быстро и как-то невнятно. И было неясно, кто же виноват в том, что в жизни Лены Турбиной и Юры Буланкина почти ничего не изменилось.
Лена всегда, как ребенок, ждала Нового года. Ждала с тихим восторгом, сладостным замиранием и затаенной радостью, ожидая — чуда.
Только тогда, восемь лет назад, когда в середине декабря она получила страшное известие от друга Олега и все вокруг стало сразу бесцветным
Но уже перед следующим Новым годом оттаявшая душа снова жила ожиданием.
Это не было ожиданием новой любви, вовсе нет.
Это был, с одной стороны, знакомый трепет оттого, что Лена слышит не слышные никому шаги Времени, видит не видимые никому его очертания, чувствует его прохладное и легкое дыхание, не ощутимое другими.
А с другой стороны, это было непонятно откуда взявшееся, но очень осознанное желание получить с боем курантов весточку оттуда, откуда получить ее, казалось бы, нельзя.
И вот уже семь лет Лена, встречая неизменно Новый год одна, знала, что именно в эту ночь, когда мгновение встречается с вечностью, а реальность плавно перетекает в фантастическую неосуществимость, ее душа соприкасается с душой того, кто был назначенной ей судьбой половинкой.
Лена знала, она была совершенно уверена: этой близкой душе должно быть хорошо там, в ее светлой и высокой запредельности, когда Лена здесь, на земле, в своей сверкающей чистотой и дышащей живой хвоей квартире, с радостным упоением и нежностью готовит какие-то совершенно необыкновенные блюда, сервирует стол на двоих, зажигает свечи и в положенные минуты, откупорив бутылку шампанского (она научилась это делать красиво и правильно), наливает его в высокие хрустальные бокалы, а потом, улыбаясь и вытирая неизбежные слезы, медленно пьет. Сначала — из одного бокала, потом — из другого. И в этот момент она не одинока, а счастлива.
Такая встреча Нового года была ее единственной сокровенной тайной, которой она не открывала никому. Даже Алле.
Алла, конечно, о чем-то догадывалась, потому что ей, подруге и ближайшей соседке, нельзя было наврать (не любила Лена это дело, но иначе было никак), как остальным знакомым, наперебой приглашающим в новогодние компании, что она традиционно уезжает тридцать первого декабря в Мурманск, к своим давним друзьям.
Алла о чем-то догадывалась — но не расспрашивала и в душу не лезла. И Лена была ей очень благодарна за это.
Как-то еще в начале декабря Буланкин как бы мимоходом спросил у Лены, где она собирается встречать Новый год. Она заученно ответила: еду в Мурманск к друзьям, традиция такая.
Юра внимательно посмотрел Лене в глаза.
— А нельзя традицию нарушить?
— Нельзя, — ответила Лена. Ответила не очень твердо, голос ее слегка дрогнул. И, моментально отметив это и сообразив, что, конечно, конечно, нельзя, быстро заговорила: — Юра, понимаешь, на самом деле нельзя. Я уже первого вечером буду дома. И надеюсь, что ты… Но тридцать первого я должна быть у них. Обязательно, понимаешь? Я не могу не поехать.