Выбор Евы. Гастрольные истории. Любовь – тональность ля минор
Шрифт:
Настя отсела в сторонку, повернулась спиной к остальным, чтобы думать не мешали. Господи, как же хочется кофе! И лета, и моря, и чтобы уже поскорее закончилась вся эта бодяга с поисками скрипача. Да, надо ускориться. Настя начала выводить имя на белой бумаге, но ручка отказывалась писать. Как всегда, очень вовремя. «Очень вовремя…» – Настя грустно усмехнулась…
…Маленький актовый зал детского дома. Насте семь. Уже четыре года она живет тут с тех пор, как мать лишили родительских прав, а отец… Отец канул в небытие еще до Настиного рождения. В зале – битком народу: дети, воспитатели и «высокая комиссия» из отдела культуры. Гости «из культуры» навезли конфет, печенья, яблок… А еще три необъятных арбуза – редкость, деликатес, который многие дети тогда попробовали впервые. И сразу – до отвала.
Настя, стараясь удержать в себе этот самый арбуз, вышла на сцену, поклонилась, взяла в руки виолончель, заиграла. Главное – не опозориться, иначе директор ее заживо сожрет. От волнения потели руки, стало трудно дышать. В какой-то момент Настя допустила какую-то нелепую ошибку и зажмурилась, продолжая водить смычком, и вдруг ощутила, как по ее ногам потекла горячая жидкость, и она ничего не могла с этим поделать…
Так, стоп! Им же сказали: «Никакой жалости». Вот и не надо! Ручка наконец выдавила из себя чернила, и Настя написала имя. Да, вот так правильно.
Юлий жевал кончик карандаша и смотрел на чистый лист, как на врага народа. Принимать решения – это так трудно. Впрочем, в своем выборе он был почти уверен. Это «почти» вечно его сопровождало. Почти умный, почти талантливый, почти женатый…
Вот и в тот вечер он был почти… трезв. А на самом деле – вдрабадан пьян. А так хотелось перед Элей покрасоваться. Но она потащила его в караоке, да еще и по пути в такси откупорила бутылку виски. И это поверх шампанского.
Он, покачиваясь, вышел на сцену и затянул про «Зацелована, околдована…», но где-то в середине третьего куплета после «и слезами, и стихотвореньями» Юлия повело, и он рухнул, будто громоздкий и несуразный шкаф, прямо на синтезатор, увлекая за собой микрофонную стойку и сам микрофон.
Элю он больше не видел. И не потому, что она от него скрывалась. Наоборот – названивала, написывала. Но Юлий решил – значит, не судьба. Именно поэтому и – почти женат. Да…
Юлий написал на листочке имя, подумал, снова пожевывая карандаш… «Нет, не надо почти, надо чтоб уже точно – скрипач с большой буквы!» Перечеркнул написанное и вывел совсем другое имя.
– Ну что, вскрываемся, как говорится, – пробурчал Майкл, когда четыре бумажки с именами, скрученные и скукоженные, наконец оказались в шляпе.
– Тад-да-дам, – протрубил Юлий и утер мокрый лоб крупным гладким кулаком.
Майкл развернул, распрямил и аккуратно, словно утюгом, прогладил ладонью каждую бумажку. Настя, стоявшая позади Майкла, заглянула ему через плечо и присвистнула:
– Реально – как результаты самых демократичных выборов в самой демократичной стране.
– Единогласно, – крякнул Юлий.
– Да, единогласно, – криво и самодовольно улыбнулся Иван Ильич и поправил съехавший на бок синий галстук.
– Кстати, в любом случае шляпку-то Еве надо как-то вернуть, – пожал плечами Майкл, рассматривая сияющий скрипичный ключ на черном боку шляпы. – Свою роль она уже отыграла.
– Давайте я передам, – пробубнила Настя. – Только, Майкл, ты уж сам ей сначала позвони, ладно, а то я как-то всегда не очень уютно себя чувствую, когда что-то там сообщать приходится. – И Настя поморщилась и поёжилась.
– Где? Где эта наша скрипка? – суетился Майкл и наворачивал круги вокруг коричневого с серебристыми стрекозами по бокам саквояжа.
– А вот когда у нас будут запланированные вылеты, а не срочные «на следующий день», тогда и нервов и суеты будет гораздо меньше, Майкл, – съязвила Настя. – И скрипка будет, и все, что угодно.
– Настя, а я ведь серьезно, я реально волнуюсь. Добрый день, Иван Ильич, – и Майкл пожал руку бесшумно подошедшему к ним Ивану Ильичу, который держал в другой руке бумажный пакет.
– Пришли проводить нас? – спросил Майкл.
– Скорее, проконтролировать. Убедиться, что вы с собой берете настоящего музыканта, а не бездарность какую-нибудь, – фыркнул Иван Ильич. – Я ваши деньги хочу честно отработать, а не как попало. А это ваша программка, что ль?
И Иван Ильич одним цепким движением выхватил из рук Майкла глянцевый буклет:
– Н-да… Этого и следовало ожидать. Как я и думал, даже здесь скрипача кинули.
– Но мы… – начал было отвечать Майкл, но не успел, потому что в этот самый момент, скользя по полу аэропорта «Пулково», к ним подлетела Ева и почти впечаталась в Юлия, но вовремя затормозила и остановила свой чемодан, стремившийся продолжить движение уже без Евы.
– Ребятааа, простите, я спешила, как могла, – улыбнулась Ева и вдруг осеклась, увидев Ивана Ильича.
– Здравствуйте, Иван Ильич, – прошелестела Ева.
– Здрасте, Белобородова. И пока вы не начали ликовать и снова совать мне под нос всякие бумажки, я сам это сделаю, – и Иван Ильич сунул в руку Евы буклет. – Я не знаю, почему это с вами происходит, но вот вы собираетесь на гастроли, а в программке вас нет. Отчего-то.
Ева сглотнула пульсирующую в горле и груди тошноту, смяла глянцевую бумагу, даже не взглянув на нее, и сипло прошипела, сделав в сторону Ивана Ильича такое яростное змеиное движение всем телом, что Настя инстинктивно схватила ее за рукав, опасаясь, что та сейчас бросится на Ивана Ильича:
– Можете ли вы мне наконец объяснить, за что вы меня так ненавидите? Я все-таки имею право это знать!
Иван Ильич вдруг распрямился и словно бы даже стал выше, его щеки зарделись, а ноздри раздулись:
– Белобородова, да! Я вас ненавижу! От всей души. Потому что вы, черт бы вас побрал, самая моя любимая, не побоюсь этого слова, и самая талантливая ученица, а между тем, постоянно… постоянно сопли жуете и боитесь всего, как самая последняя бездарность! Сколько уже можно! И кстати, это вам. Летите уже и поразите… что вы там хотите поразить… мир…