Выбор Шатеры
Шрифт:
Кстати, о матери…
На крыльцо, кутаясь в кружевную шаль, выходит мама той сытой девочки. Симпатичная дарийка лет тридцати пяти. Она с такой любовью смотрит на дочку, что меня охватывает дикая зависть. С какой нежностью она зовет ее домой! Вслед за матерью на крыльце появляется отец — приятный мужчина. Девочка, смеясь, бежит к родителям. Они так счастливы, что меня сейчас… стошнит. Потому что вся эта тошнотворно идиллическая картина напоминает мне Катар, светящееся окно лекаря Мазэды и нас с мальчишкой-альтаирцем, которые как двое нищих, обделенных простой человеческой любовью,
Никогда.
Тук. Тук. Тук.
Я такая злая… Раздраженная. Завистливая. Как же я ненавижу в себе все это!
Прочь! Прочь отсюда! Не хочу думать, но и не могу забыть. Счастливая девочка все еще стоит у меня перед глазами.
Быстрым шагом удаляюсь от злополучной сытенькой улочки, где дети играют едой, в то время как в Катаре от голода умирают точно такие же ребятишки.
Прочь! Прочь! Прочь!
От несправедливости хочется выть. Но я молчу. Потому что прекрасно понимаю: от меня все равно в этой жизни ничего не зависит. Я не могу изменить ни свою, ни чью бы то ни было судьбу, поэтому…
Тук. Тук. Тук.
Злость и бессилие настолько поглощают меня, что я и не замечаю, как оказываюсь в трущобах, которые, оказывается, соседствуют с благополучными районами.
Сточные канавы. Зловонный запах. Опа! Крысы! Да еще такие жирные! О-ля-ля! Калеки, нищие, проститутки. Вот это да! Получается, что и у чистенькой сытой Адейры есть обратная сторона. Настроение резко идет на лад. Кажется, я попала в хорошо знакомый мне мир.
Ярко накрашенные девки: веселые, беспутные… как Акраба.
Калеки-попрошайки.
Дети-оборванцы.
Кашель, слезы, прокуренный, пьяный женский смех.
Запах эля, табака…
Прямо как у нас в Катаре. Да я, считай, дома!
Беззастенчиво всматриваюсь в перекошенные нищетой, злобою, похотью лица обитателей трущоб мегаполиса. Подмечаю, что чем глубже захожу в трущобы, тем чаще встречаю землян. В центре Адейры они редкость, а здесь… Анигай однажды обмолвился, что в столице есть подпольный Черный рынок — излюбленное место контрабандистов всех мастей и пород. Наверняка он где-то поблизости.
Прохожу мимо борделя. Хорошо еще — успеваю вовремя отпрыгнуть в сторону. У моих ног прямо мордой в лужу приземляется в умательник пьяный землянин, которого из заведеньица вышвырнул лысый одноглазый вышибала. Готова спорить: бывший харрдрог. А может, и не бывший…
Брезгливо приподнимаю полы дорогого бархатного платья, аккуратно перешагиваю через пьянчужку. Не хватало только наряд испачкать об эту шваль! Понимая, что нахожусь не в самом безопасном местечке, на всякий случай незаметно достаю дред. Мало ли…
— Эй, дэуза! Адресом, часом, не ошиблась? У нас такие чистенькие редко захаживают, — раздается с крыльца борделя насмешливый хриплый женский голос. — Или мальчика аппетитного ищете себе в усладу? А может, сами развлечься желаете?
Невольно замираю.
О! Эти пропитые нотки я не спутаю ни с какими другими! Чувствую, как по венам разливается пьянящее душу злорадство.
— Харэд, глянь, какая красота мимо проплывает, —
Вот в этом я полностью с ней согласна, но оборачиваться все равно не спешу. Хочу растянуть удовольствие.
Чувствую за спиной зловонное мужское дыхание. Однако любитель великосветских дам не успевает дотронуться до меня. Без предупреждения пускаю в ход дред.
Одно мгновение — и змейка-цепочка с противным свистом обвивает мою руку, впиваясь зубками в кожу. Второе — и острое как бритва лезвие пронзает насквозь бедро самонадеянного амбала-охранника. С усмешкой проворачиваю лезвие. Мужик истошно орет, оседает на мостовую, понося меня на чем свет стоит. Я знаю: рана не смертельная. Жить будет, но хромая. Боль не пройдет. Лезвие дреда изначально пропитано легким ядом, вызывающим болевой шок от одного прикосновения.
— Эй ты, сука! Ты что с Харэдом сделала?! — Пьянчужка бросается на подмогу охраннику. — Да я тебя сейчас, великосветскую потаску…
Однако ни договорить, ни вцепиться мне в космы обитательница борделя не успевает. Поворачиваюсь, одновременно откидываю с лица капюшон. На глазах шокированной проститутки убираю дред. Лишь затем, с милой улыбкой, смакуя каждое слово, произношу:
— Я тоже рада тебя видеть… мама.
Мы сидим за грязным столиком в углу основного зала борделя. Возле барной стойки над сальными шуточками потенциальных клиентов громко смеются разукрашенные проститутки — всех возрастов и мастей. Одежды на них минимум — смотри не хочу. Любой, у кого есть пара лишних дар, может провести «девочку» в номера. Ну а если не хватит на номер, можно и прямо здесь, в подсобке, повеселиться.
Оглядываюсь. Надо же, какое скопище разношерстного сброда с самых разных планет. И каждому есть чем заняться. Кто-то довольствуется выпивкой и проститутками, кто-то в открытую вдыхает тандурим. В трущобах плевать хотели, что эта зараза запрещена межпланетным законом. Стражи императора в эти места наведываются не часто. Я так поняла, что между трущобами и элитной частью Адейры действует негласный закон невмешательства в жизнь друг друга.
На нас с Акрабой то и дело оглядываются. Их любопытство оправдано. Слишком сильный контраст: изуродованная однорукая проститутка не первой свежести и богато одетая юная шатера, которой явно здесь не место.
На первый взгляд.
На второй — обитатели злачного местечка словно интуитивно понимают: я своя. Одна из них: неудачников, аферистов, преступников, нищебродов, которым с самого начала не подфартило с судьбой… Поэтому народ довольно быстро теряет ко мне интерес, отводит взгляд, тут же забыв о моем существовании.
Довольная Акраба пьет эль. Я ничего не пью. Брезгую.
— Спасибо, доча, что угостила. — Мать поднимает в честь меня мутный бокал, выпивает до дна. Затем поворачивается к бармену — жиртресту в засаленном фартуке, который он то и дело использует вместо полотенца, вытирая им все подряд. — Эй, Кэрлэйл! Повтори!