Выбравший бездну
Шрифт:
И каждый ловился на эту неотразимую, придуманную им самим приманку. Новое учение распространялось, как степной пожар.
Людям было достаточно намека, остальное они додумывали сами. Если Единый любит угодных ему людей, то, естественно, он ненавидит неугодных. Если он поощряет тех, кто соответствует его требованиям, то, конечно, он наказывает тех, кто им не соответствует. Тот, в ком воплотилась искра Жрицы, не утверждал этого напрямик, но за него потрудились последователи. Этим «ловцам человеков» казалось, что люди лучше поймут истины их учителя, если добавить к ним такой понятный, такой убедительный противовес.
Люди открыли простой, дешевый, надежный способ придерживаться стороны добра — истребление зла. Отслеживать и искоренять собственные недостатки было сложной и неблагодарной задачей. Преследовать инакомыслящих было гораздо легче и престижнее, и едва новое учение набрало силу, борьба с ними развернулась вовсю.
Наряду с борьбой развернулась и торговля духовными ценностями. Служители нового культа, запамятовав, что их учитель когда-то собственными руками выкинул торговцев из храма, составили списки неугодных Единому поступков и назначили за каждый разумную цену. Есть деньги — совершай на здоровье, только не забывай оплачивать.
Маг с Воином наблюдали эту картину, не зная, смеяться им или плакать.
— Они, наверное, с ума посходили, — возмущался Гелас. — Так извратить такие прекрасные истины!
— Большие истины в маленьких головах… — ворчал в ответ Маг. — Эта Жрица так и не поняла, что вместилище должно соответствовать вмещаемому. «Возьмут в меру своего развития…» — передразнил он ее холодноватый, наставнический тон. — Вот видишь — взяли!
— Это все — деньги, — глубокомысленно заявил Воин. — Грязное золото, как говорят люди.
— Золото чистое, — возразил Маг. — Люди грязные.
— Не очень-то ты их любишь, — покосился на него Воин.
— Замечать недостатки — это еще не значит не любить, — возразил тот. — Да и что такое — любовь? Боюсь, мы давно забыли, что это такое.
— Не отвечай за других. — В голосе Воина послышалось явственное превосходство, — если сам не знаешь, что это такое. У нас не все такие, как ты.
— Я, по крайней мере, в состоянии честно признаться себе в этом, — иронически глянул на него Маг. — Что бы ты ни утверждал, факты на моей стороне — у нас давным-давно не рождалось новых творцов.
— Так это же божественная любовь!
— Ты думаешь, есть другая?
— Конечно. — Гелас задумчиво поскреб рыжую бороду. — Я, например, люблю людей. — Он глянул вниз, на плотный план. — Вон они там живут помаленьку, пьют, едят, занимаются своими делами — интересно! Их не сравнить ни с какими из наших прежних творений — без искры. Правда, искра придает им некоторую… непредсказуемость, но как подумаю, что когда-нибудь они станут такими же, как я… все-таки они развились из моей заготовки. Я искренне считаю себя их отцом и люблю их, как своих детей.
— Не понимаю я тебя, рыжий, — поморщился Маг. — То есть если бы они развились не из твоей заготовки, ты относился бы к ним иначе?
— Ну… возможно.
— Но ведь они были бы совершенно те же самые — значит, дело не в них, а в тебе?
— Конечно! — победоносно воскликнул Воин. — Это и означает, что я люблю их!
— А для меня это как раз означает, что ты любишь не их. Себя, свои планы и намерения — что угодно, только не их.
— Мудришь, лукавый. — Воин с затаенным
— Это воинам думать не положено, — парировал тот. — А я — Маг.
Ни тот ни другой не подали вида, что разозлились друг на друга, но разговор у них сам собой зачах. Маг сослался на неотложные дела и с облегчением расстался с рыжим. Он полетел прогуляться по плотному миру, чтобы отвлечься, — в конце концов, здесь оставалось немало мест, куда еще не проникло новое учение.
Людей здесь стало очень много. В каждом мало-мальски пригодном для жилья уголке этого мира виднелись их поселения — где маленькие, чахлые поселки, скопления хижинок, а где и россыпи крупных городов, соединенных наезженными дорогами. Города были грязными и беспорядочными, в них свирепствовали преступники и болезни — привычное явление больших людских поселений — не говоря уже о тучах грязеедов, с которыми давно отчаялись справиться творцы. И все-таки именно здесь, в городах, собирались наиболее яркие искры.
Невозможная пестрота человеческих верований и убеждений не мешала им идти своими путями. Теперь их было достаточно, чтобы можно было сказать, что все они, невзирая на разницу своего окружения и воспитания, стремятся к одной и той же цели, придерживаются одной и той же ценности. Казалось, в них был заложен внутренний компас, указывающий на высшие миры.
Их было уже достаточно, чтобы надеяться на урожай творцов с этого поля к концу пробуждения. Это воодушевляло Мага, но и тревожило — именно потому у него появилась надежда. Пока ее не было, не о чем было тревожиться, но теперь его беспокоило, что установка Жрицы на уравнивание всех людей не только не вытащит из грязи безнадежных, но и не даст развиться достойным.
Их было еще слишком мало, чтобы они не чувствовали себя одинокими. Странными, ненормальными, не принадлежащими этому миру и не умеющими жить в нем. Некоторым везло — они узнавали из разговоров с чужими о таких же, как они сами, и эти искры светили им издалека, но большинство их маялись всю жизнь своей непохожестью на остальных, стоя одной ногой в мире людей, а другой непонятно где, в чем-то не имеющем названия. В языке толпы не предусматривалось такого слова.
Новое учение, словно прокрустово ложе, вытягивало на разрыв коротышек и обрубало ноги тем, кто перерос его. Там, где оно набирало влияние, гуляло чудовище по имени «единомыслие», неутомимо пожиравшее инакомыслящих. Оставалось только удивляться, как сумело учение о смирении, кротости и милосердии стать таким наглым, хищным и беспощадным. Маг, в глубине души еще скорбевший по тому, кто носил в себе искру Жрицы, не мог не радоваться при мысли, что тот никогда не увидит результатов своего подвижничества.
А сама Жрица — она была уверена, что все идет так, как нужно. По крайней мере, Маг вынес это убеждение из очередного разговора с ней. С Геласом они вскоре помирились, но тот по-прежнему придерживался ее точки зрения, хотя при каждой встрече с ним Маг замечал, что рыжего все чаще посещают сомнения.
— Что у них за терминология — овцы, пастыри! — Рыжий недоуменно пожимал плечами. В его взгляде отчетливо сквозила растерянность, непривычная для устойчивого к сомнениям Воина. — Скотина они, что ли?