Вычислитель
Шрифт:
Все правильно! Пусть сырость и холод. Зато Игра!
На острове он вел бессмысленную и бесцельную жизнь. Она была ничуть не лучше той жизни, какую ведут миллионы человеческих существ на Хляби и десятки миллиардов подобных же существ в Галактике. Жить, чтобы только жить, коротать свой век в погоне за простыми человеческими радостями и в попытке убежать от горестей – какой в том смысл? Игра – вот что делает жизнью насекомое прозябание. Игра с силами природы или с другими игроками – конкретика в общем-то неважна. Просто-напросто человеку необходима Игра.
Другой бы назвал Игру как-нибудь иначе. Эрвин называл ее Игрой.
На Счастливых островах Игры не было.
С появлением Иванова проклюнулся шанс начать ее хотя бы в упрощенном, примитивном варианте.
С появлением дрона Игра пошла уже по-взрослому.
Эрвину казалось, что тревога, усталость, холод отступают перед радостным возбуждением: он снова в Игре! Козыри у противника, но могло быть хуже, да и вообще так ли уж это важно для игрока высокого класса? В Игре, где правила не прописаны, не бывает ни гарантированных выигрышей, ни гарантированных проигрышей.
А значит, шансы есть. Рано бросать на стол карты рубашкой вверх.
Он старался не думать о Кристи, выжившей вопреки всему, чтобы стать симбионтом и частью кошмарного создания. Спасла – спасибо, а что еще? Разве можно что-то сделать, кроме как подкормить язычника в знак сочувствия и благодарности?
Ничего тут не рассчитаешь, не решишь и не выполнишь. Задача, вероятно, не имеющая решения.
И не самая срочная – это уж наверняка.
Глава 10
Брошенные
Будь ты хоть железным, тренируй хоть с пеленок волю и терпение, а если коротаешь ночь на холодной скале под нескончаемым дождем, то будь уверен: к утру измучишься сильнее, чем был измучен вечером. Ночь никуда не торопилась и, казалось, не собирается кончиться никогда. Иванов злил то храпом, то шевелением, то стонами в дреме. Иногда Эрвин ненадолго проваливался в подобие сна, просыпался от холода, стучал зубами, кашлял, ежился, старался плотнее запахнуться в куртку и вновь пытался уснуть. Изредка это получалось.
За час до рассвета дождь ослабел, хотя и не прекратился. В болоте вспыхнул крохотный алый огонек, задрожал и погас было, но сейчас же загорелся вновь. За ним – еще один. Третий… Десятый… И еще, и еще… Огоньков становилось все больше, и они двигались. На первый взгляд – хаотично, но если присмотреться, то видно было, что некоторые из них избегают соседства с другими, а иные, напротив, льнут друг к другу, сами складываясь в причудливые движущиеся узоры. И еще видно было, но опять-таки если хорошенько присмотреться, что огоньки мало-помалу стягиваются к скале.
На сей раз Эрвин не просто оттолкнул навалившегося Иванова, но и хорошенько потряс его за плечи. Тот замычал и невнятно выругался.
– Подъем! – крикнул Эрвин ему в ухо. – Глаза продери. Видишь?…
– Что за… – Иванов на мгновение затруднился с подбором подходящего слова, но тут же подобрал его, и очень грязное.
– Не знаю, – сказал Эрвин. – Я о таком не слышал и не читал. Возможно, что-то безопасное вроде земных светлячков… Ты бывал на Земле?
– Дважды.
– А я ни разу. О светлячках только читал. Они красивые?
– Не знаю, не видел.
– А что видел?
– Города и один раз пляж. Всюду толпы.
– Немного же ты видел… Ну вот что: я не собираюсь проверять, безопасны эти огоньки или нет. Не нравится мне, что они к нам льнут. Надо уходить.
Они прошли меж алых узоров, и огоньки реагировали на людей, пытаясь подобраться поближе, как любопытные щенки. Одного из «светлячков» Эрвин подцепил концом шеста, но огонек сразу погас. Что это было, так и осталось неизвестным.
Раскисшее болото угнетало ночью, угнетало оно и в любое другое время суток. Дождь моросил без отдыха. Когда начало светать, Эрвин не без труда определил направление на восток и порадовался тому, что в общем и целом не сильно сбился с пути. Но прошел всего час, и небо над головой приобрело равномерно-серый цвет, а дождь усилился. Прошел еще час, и Эрвин понял, что, возможно, потерял направление. Но не было способа определиться, и нельзя было останавливаться.
Дождь прекратился только к вечеру, облака подтаяли, оставив дымку, и солнце проступило в ней мутным пятном. Видимость сразу улучшилась. Два ложных солнечных пятна по бокам основного поиграли цветами радуги и исчезли. Потянул легкий ветерок.
– Сегодня будем спать на твердом и лежа, – обнадежил Эрвин и целую минуту не мог откашляться.
Иванов ответил глухим мычанием – уже давно он брел за Эрвином только потому, что тот шел и шел вперед, и, наверное, он уже не понимал, зачем надо идти все дальше по этому прогибающемуся, хрюкающему пузырящейся жижей, норовящему разойтись под ногами болотному ковру. Скорее всего, он упал бы и не пожелал встать, не маячь перед глазами спина Эрвина. Вероятно, он ненавидел эту спину, как заключенный ненавидит решетки своей камеры. Знакомо… Все это уже было с другими людьми, и те люди умерли, потому что лишь тупо терпели, как животные, когда жизненно необходимо было не отключать мозги. А те, кто не пожелал терпеть и не придумал ничего лучшего, чем взбунтоваться, умерли еще раньше.
– Если не ошибаюсь, мы прошли мимо того острова, о котором я говорил, – очень внятно и неторопливо, как ребенку, сказал Эрвин, остановившись и пристально глядя на своего спутника. – Значит, пойдем к следующему. Он рядом и он лучше. Там будет отдых. Долгий отдых, понимаешь? Держись, не отставай…
Невдалеке с подветренной стороны прорвался небольшой пузырь газа, вспучилось и забулькало, завоняло тухлятиной. Гнойник планеты, думал Эрвин, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Все Саргассово болото – гнойник. И люди, конечно, нашли ему применение! Гноить людей – это очень по-человечески. Спроси любого: кого бы ты хотел сгноить? – он ответит без задержки, сначала назовет одну-две фамилии, потом выдаст целый список, и если мечты каждого воплотить в жизнь, на планете никого не останется. Глупцы. Миллионы простодушных глупцов, кое-как управляемых такими же, только более корыстными глупцами!
Что там говорил Иванов – толпы на Земле? Все относительно. Эрвин знал, что население прародины человечества уменьшается уже не первое столетие, и не потому, что планета не резиновая, а люди якобы вдруг поумнели. Люди вообще не умнеют, они приспосабливаются к обстоятельствам. Как только появилась возможность вывести демографические излишки на землеподобные планеты, колонисты показали такие темпы размножения, что могли бы поспорить с кроликами или плесенью. И каждый раз на новом месте все начиналось сызнова, и всегда колонисты ненавидели метрополию – сперва Землю, потом Терру, административный центр Лиги Свободных Миров. И всегда позволяли руководить собой горлопанам без чести и совести, и всегда бывали обмануты, и всегда суетились по-дурацки, забыв, что на дураках воду возят. Порой Эрвин испытывал чисто человеческое удивление, считая его атавизмом: неужели люди в массе своей не видят того, что само лезет в глаза, и не умеют сложить два и два? Но удивление проходило и атавизм прятался, когда математика подтверждала: да, не видят и не умеют. Сухие, как песок в пустыне, выкладки лишь казались ехидными. Они ими не были.