Выход где вход
Шрифт:
Вера слегка поежилась в своем простецком свитере с пузырями на локтях и неизменных темных брюках. Ощутила привычную неловкость за недостаток женственности и досаду на себя.
Голубовато-зеленая чашка покачивалась в Марининых тонких пальцах с нежно-розовым маникюром. С чайным отливом перекликались глаза — светло-коричневые, ореховые. Когда Марина чем-то увлечена и внимательна к происходящему, они темнеют, кажутся непроницаемыми. Сейчас в её глазах пляшут огоньки от лампы под абажуром. Несмотря на утренние часы, в кухне темновато. Окно заслоняет большое, раскидистое дерево. А затянувшаяся теплая осень почти не тронула его шевелюру.
— У тебя что-то случилась? — заерзала Вера, приметив Маринину нервность и нетерпеливое постукивание кончиков ногтей о полированную поверхность.
Ох, как мучительно своей невнятностью это навалившееся в дверях предчувствие. Ну, почему все внутри так болит и ноет, как будто беда пришла? Вера не находила объяснений.
— Ну, не то чтобы случилось… У нас действительно грядут некоторые перемены, — запинаясь, смущенно проговорила Марина.
Вера насторожилась. Подруга словно чувствовала себя в чем-то виноватой. Припоминая мирное общение последних месяцев, Вера никак не могла понять, откуда ждать неприятностей.
— Да что произошло?
— Прости, я не стала говорить тебе заранее… Всё еще сто раз могло измениться, и даже не получиться совсем. Но мы закончили оформление документов и, надеюсь, через несколько месяцев будем жить в Германии…
— В какой Германии?
Вера тупо уставилась на Марину, не воспринимая смысла произносимых слов. Этого не могло быть никак. Это какая-то дурная пьеса, в которой они все участвуют. Внутри царило лишь недоумение — как у зрителя, едва начавшего смотреть спектакль и совершенно не улавливающего, куда клонит драматург.
— Ну, ты же знала, что мы подали на выезд! — изумилась Марина. — Мы столько раз о наших планах разговаривали… И о том, что у Кости здесь нет никаких перспектив… А ты смотришь на меня так, как будто впервые об этом слышишь?
Вера принялась что-то долго и сосредоточено изучать на дне чашки. 'Германия' для неё была абсолютно пустым звуком, за которым ничего конкретного не всплывало… Как объяснить теперь, что ни одной минуты она не верила в реальность Марининых планов. Просто не могла себе вообразить, допустить, что то, чему она внутренне так противилась, всё-таки случится.
— Вер, отзовись, ну ты что застыла?
Марина встревожилась. За долгие годы дружбы еще не было случая, чтобы Вера не откликнулась на малейшее событие из её жизни всеми силами души. А тут — такая безвыходная тишина в ответ.
Испугавшись, что сдерживаться долго не получится, Вера с трудом сглотнула воздух. Попыталась выразить подступившую горечь как-то помягче.
— Мне всегда было обидно, что ты живёшь в тени Кости. Все его доводы повторяешь. Теперь, значит, дошло до того, что он убедил тебя уехать? Если бы не он…
Заметив снисходительную улыбку, Вера выпалила:
— А что такого у вас случилось? С чего вы вдруг сорвались? Столько лет всё это было пустой болтовней!
Теперь уже Марина в ответ помалкивала, пряча в глазах неясные огоньки. Они легко могли оказаться отблесками и жалости, и насмешки. И чтобы избежать мучительной двойственности, Вера сама предпочла истолковать выражение лица подруги.
— Можешь не объяснять — я и так знаю. Мне все Костины идеи наперед известны! Он вечно твердит про нашу российскую нестабильность. Про низкий уровень зарплат и условия жизни… Однако денег у вас в семье навалом, а условия жизни — замечательные.
И, не удержав равновесия, Вера как с каната вниз обрушилась:
— Уж кто-кто, а вы здесь совершенно не страдаете от неустроенности! Я давно заметила, что под предлогом бытовой нестабильности уезжают обычно граждане из обеспеченных. Их, видно, жадность заедает. А заодно и страх за себя… Или за то, что недостаточно урвали от этой жизни…
Перепугавшись собственных обличений, чувствуя, что каждая фраза уносит ее от Марины все дальше, Вера попыталась быстрее добраться до сути. Выразить свою боль напрямую.
— Ты бы без него не уехала! Если бы не была замужем… А теперь подчиняешь всю жизнь его карьере. Бросаешь друзей, работу. Решаешь судьбу ребёнка. Ты заплатишь за это депрессией, разочарованием. Поверь мне…
После этого молчать о главном, что мучило Веру, уже не было сил.
— А обо мне ты подумала? — задохнулась она от возмущения. — Тебе не приходило в голову, что я просто умру без тебя? Что я не вынесу…
— Верочка, ну хватит мелодрам, — неодобрительно поморщилась Марина. — Что ты, как ребёнок, впадаешь в крайности! Что за театральные монологи? Мне тоже жаль расставаться после стольких лет дружбы. Но сейчас все границы открыты, есть телефон, Интернет и расстояния нам не помешают…
— Они помешают, Мариночка! Помешают! — в отчаянии заметалась Вера, цепляясь за надежду что-то объяснить.
Прямо признать, что уют Марининого дома заменил ей давно распавшуюся семью, что-то не позволяло. Как будто в глубине души она и сама догадывалась, что цепляется за подругу в страхе перед пустотой. И далеко не бескорыстна в своих страданиях…
— Веруш, — устало прикрыла глаза Марина. — Ты слишком преувеличиваешь мою роль в твоей жизни. Все когда-нибудь заканчивается. Невозможно всю жизнь жить одним и тем же. Надо меняться!
Вера с подозрением на неё взглянула. К чему это она клонит? Хочет намекнуть, что уже устала с ней общаться? А отъезд, наконец-то, развязывает ей руки? Пусть Вера сейчас сгоряча и обличала Марину, ей казалось, что у неё, как у слабой стороны, есть на это право. Ущербность, которую Вера чувствовала в тени Марины, имела свою приятную сторону — возможность рассчитывать на опеку и снисходительность. Но в этой понятной для Веры схеме что-то сломалось. Привычное Маринино великодушие перерастало в негодование, на ходу набирая обороты. В растерянности Вера даже не могла уловить, из-за чего все порушилось, чем сейчас так недовольна Марина.