Выход из штопора
Шрифт:
Прогнозируя предстоящий разговор, я пошёл на тактическую уловку: перед каждым стулом положил на стол чистую бумагу и авторучку. Обычно на совещаниях для пометок карандаши предусмотрены, а тут – авторучки.
Словом, врезал я тогда по полной программе! Все требования изложил до деталей.
Красоткин, тот, что последним пришёл, повёл себя панибратски:
– Не суетись, Петя, мы ведь понимаем, ты теперь в командиры выбился, надо отличиться…
Я всё щиплю себя, да так, что потом на ноге синяк красовался. Благо через брюки не видно.
– Значит, так, товарищи начальники цехов, я вам тут не проповедь читал, а поставил вас в известность, как мы дальше с вами жить и работать будем. Если кто не желает или считает, что мы в бирюльки пришли
Я слушал эту историю с большим интересом, наблюдая, как реагируют остальные.
– Ну а где же соль? Где квинтэссенция? – спрашиваю я Петра.
Подумав, он указал на сидящих рядом коллег:
– А вот они да те, кто в цехах работает, – и соль, и квинтэссенция.
Когда старый директор надумал уходить на пенсию, то собрал большой совет: «Пора уступить дорогу новому поколению, у которого и память не отшибло, и взгляд в будущее есть. Подумайте (и это не игра в демократию), с кем вы дальше работать будете, за кем пойдёте».
– Так я стал генеральным. Ну а что из этого вышло – суди сам. Если что не знаешь, мои ребята подскажут… Главное, мы всех, весь коллектив подняли. И вывели завод из штопора.
ДЕЛОВАЯ КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ
Когда рухнул наш Союз, в сфере либерализованной внешней торговли начались весьма напряжённые процессы – все разом захотели стать абсолютно независимыми, чтобы все партнёры в одночасье признали не только изменившийся юридический статус, но и, как бы в отместку, чтобы россияне немедленно в официальной сфере заговорили на национальных языках бывших советских республик. Сработал старый, продиктованный явно из-за пределов новых суверенных образований механизм. Стали звучать лозунги о дерусификации, о якобы пагубном влиянии на национальную культуру, включая и язык, большого и враз не полюбившегося русского соседа. Ещё вчера они нищим хором просили от РСФСР помощи на развитие и национальной школы, и инфраструктуры, говорили о льготных продажах им сырьевых ресурсов, а вот о том, что им теперь придётся самостоятельно заниматься строительством новой современной промышленности с новыми рабочими местами, осваивать новые рынки сбыта, укреплять свои вооружённые силы, будто и вовсе забыли. Очевидно, надеялись, что им за так, на халяву, теперь поможет богатая Америка. Ха-ха-ха!
А у нас тогда в отделе экспорта получилось вот что: клиент-импортёр из Латвии, похоже, стал на грань разрыва деловых отношений с нами. От него пришло письмо на официальном бланке фирмы, суть которого никто в отделе не мог понять: письмо написано на незнакомом языке. Бланк обычный, к каким мы давно уже привыкли, та же подпись, те же юридические и банковские реквизиты, но содержание для нас было сокрыто, как потом выяснилось, латышским языком. С чего бы это, ведь мы раньше находили взаимное понимание, ведя всю деловую корреспонденцию на русском? Только текст контракта был двуязычный, на русском и английском, как это делалось со всеми зарубежными партнёрами. Даже немцы, итальянцы и французы приняли такую практику, хотя, в принципе, мы могли бы вести всё делопроизводство и на немецком, французском, итальянском и испанском. Переводчики в нашем штате были опытные, некоторые владели несколькими языками. Один из них, Юра Блинов, уникум и ветеран нашего отдела, знал семь иностранных языков, включая основные европейские, японский и китайский. Но дело тут оказалось не в латышском языке. Сам жест латвийского партнёра был нам не до конца понятен.
Я решил переговорить с нашим непосредственным боссом, коммерческим директором Валентином Захаровичем Абеевым, чтобы согласовать последующие действия. К моему удивлению, разговор с ним оказался коротким:
– Ты мне скажи, какую долю они занимают в наших экспортных поставках?
– Менее трёх процентов, – ответил я.
– Ну, если они решили показать свой гонор, поставить нас в неловкое положение, то и хрен с ними. У нас что, кроме них, в Латвии никого больше нет?
– Валентин Захарович, альтернатива у нас всегда имеется, но дело тут уж больно нестандартное. К тому же мы давно с этой фирмой сотрудничаем. Мы хорошо изучили их стиль работы и финансовые возможности, они знают наши производственные возможности и наш стиль работы. Опасность ситуации в том, что нам нельзя допустить ошибки, позволить, чтобы старый и уважаемый клиент так просто ушёл. Нам надо как следует разобраться, что к чему. Если они уйдут, то не в вакуум же – наше место тут же займут наши конкуренты: немцы, чехи, финны – здесь только дай слабину, как тут же окажешься за бортом. Этим только покажи свою слабину… Нельзя просто так отмахнуться от проблемы, чтобы конфликт перерос в тенденцию.
– Да пойми ты, времени на дипломатию у нас с тобой нет. Нам нужны стабильные поступления платежей. Внутренние поставки остановились, как и вся надежда на экспорт. А то ты сам этого не понимаешь. Давай договоримся так: я даю тебе неделю на прокачку, максимум – десять дней. Через неделю жду твоего доклада. Нечего с ними любезничать. Не хотят – не надо. Точка!
На срочной утренней планёрке мы ещё раз со всех сторон изучили проблему. Первое: надо перевести письмо на русский язык, но где взять человека, хорошо владеющего латышским? Пришлось действовать решительно, по старинке, с давлением. Ставлю задачу: к вечеру у меня на рабочем столе должно быть имя такого человека.
Однако такой специалист был найден гораздо раньше. Оказалось, что одна наша сотрудница долгое время жила в Риге. Сейчас по известным причинам вынуждена была вернуться в свою родную Удмуртию.
На перевод письма у неё ушло не более часа.
Стало ясно: по настойчивым рекомендациям руководства страны и следуя веяниям нового времени, наши партнёры решили показать кто есть кто и предложили новую формулу бизнеса: теперь будем переписываться по-латышски и по-русски.
Задачка, однако, получается! Казалось бы, всем понятно, что подобные вещи неизбежно приведут к введению новой единицы переводчика латышского языка для обслуживания невесть какого большого контракта. Мы пробовали договориться по телефону, что найти человека с латышским языком – не проблема, но готов ли наш партнёр платить за товар по возросшим ценам? Наши затраты возрастут – это факт: переписка на латышском, техдокументация, отгрузочные документы, инструкции по эксплуатации и прочее. Тем не менее партнёр бросил нам вызов: «Извините, но мы не можем принять ваши контраргументы».
Рассудив трезво, мы пришли к выводу, что надо как-то аккуратно показать непрактичность такого подхода. Это что же, мы теперь будем раздувать штаты до беспредела? Сделать такой дипломатический манёвр надо предельно взвешенно и тактично, так, чтобы клиент сам понял контрпродуктивность своей новой позиции.
Решение было найдено!
Наш завод находится в Ижевске, столице Удмуртской Республики. Язык коренного населения – удмуртский, относящийся к финно-угорской семье. Вот и будем теперь переписываться на удмуртском и латышском.
Светлана Ижболдина, в чьём ведении находилось делопроизводство с латвийской компанией, созвонилась с Институтом удмуртской культуры и языка, договорилась, что мы им занесём проект ответа на русском, а те грамотно и достоверно всё переведут.
Так мы и поступили. Уже к обеду следующего дня ответ был напечатан на нашем фирменном бланке.
Но, ребята, перевести с удмуртского на латышский – дело очень даже нескорое! На это мы и рассчитывали, так оно и получилось.
Та сторона дней пять-шесть молчала, соображая, какую кашу они заварили. Потом, подняв руки вверх, признались, что они денонсируют своё решение и предлагают восстановить статус-кво. Разумное решение!