Выход в свет. Внешние связи
Шрифт:
А моя порядочность позволила.
К тому моменту, когда дела были расставлены по полкам, мне показалось, что в помещении легче дышится, и воздух стал чище и прозрачнее, а издалека в гуще зарослей торчит черный обгоревший ствол обсыпальника.
— Швабель Иоганнович, ваше задание выполнено, — открыла я дверь в брошюровочную.
— Спасибо, — поблагодарил архивариус, выйдя, и высморкался.
Ну, ничего, недолго осталось ему чихать, смотря на мир слезящимися глазами.
— Может, все-таки выпьете чаю?
— Спасибо, но мне нужно спешить.
Распрощавшись с мужчиной, я подхватила
Кстати, обобранные кустики разъедалы, занимавшие уголок по противоположную сторону от двери, снова покрылись шапкой маленьких листиков. Всё-таки здесь удивительный климат, — резюмировала я, покинув архив. По дороге хотела послать воздушный поцелуй Некте, но передумала. Не до него мне сейчас.
Выбравшись из подвала, я вступила в опустевший холл. Народ разошелся, чтобы получить очередную дозу сессионных переживаний. Гномик на часах сообщил, что у меня осталось немного времени до того, как начать топтание перед дверью аудитории. К тому же среди студентов будет Мэл, а рядом с ним Эльза.
Оттягивая встречу до последнего момента, я направилась на чердак, решив не брать из раздевалки куртку, чтобы лишний раз не выслушивать ворчание гардеробщицы о безмозглых студентах, которые не знают, чего хотят от жизни — то ли одеться, то ли раздеться.
Прочитал ли А. записку?
Прочитал.
Ниже моего послания было приписано карандашом: "Когда?"
Коротко и емко. Похоже, у нас завязалась переписка.
Действительно, когда? Сегодня не получится; завтра, в день приема, тоже не удастся, к тому же институт закроют. Следующий день — понедельник. Трудный, но нужный день, поскольку знаменует начало новой недели. Я же отосплюсь после светского мероприятия и вечерком поднимусь чердак.
Ежась и дыша на замерзшие ладони, торопливо накарябала пером: "Пон, 20.00".
Когда благодарный горнист спросил, чем могут помочь ребята, я придумала. Они передадут весточку маме, хотя пока непонятно, каким образом: у меня нет ни её адреса, ни имени, и я не смогу описать, как она выглядит. Теперь уже не имеет особого смысла шифроваться, коли завтра на всю страну прогремит мое родство с первым заместителем министра экономики и, возможно, всплывет факт первого брака отца. И все же разговор с горнистами нужно вести так, чтобы не подставить ни себя, ни ребят. Пока не знаю, как это сделать, но обязательно что-нибудь придумаю.
Законспирировав записку дрожащими от холода руками, я спустилась с чердака и попрыгала, чтобы отогреться. Больше не буду лазить без куртки по неотапливаемым помещениям, а то недолго подхватить простуду. Пробегусь-ка до экзаменационной аудитории.
У кабинета творился обычный бедлам. Кто-то повторял вслух конспекты, кто-то, прижав ухо к двери, прислушивался к тому, что происходило внутри. Другие счастливчики делились впечатлениями после экзамена и хвастались оценками. Тут же на стене висел листочек с номерами билетов, прилепленный на жевательную резинку, и каждый выходящий из аудитории зачеркивал билет, который ему выпал. Некоторые студенты перепроверяли, хорошо ли спрятаны шпаргалки, чтобы их не унюхал препод. Пустая затея. Все равно почует.
Я проглядела вычеркнутые номера. Мой выученный абы как двадцать пятый остался девственно нетронутым. Стоит ли трястись, переживая, если все равно заходить в числе последних, и уже неважно, какой билет мне попадется?
Поскольку все подоконники рядом с аудиторией оказались оккупированными, пришлось усесться в отдалении у свободного окна.
Прислонив пакет к окну, я огляделась. Если на мое феерическое появление "почти без юбки" и обратили внимание, то недолгое, потому что однокурсников переполнял экзаменационный стресс. В другое время девчонки начали бы сплетничать и перешептываться, а парни — глазеть и показывать пальцами, но сейчас, мельком скользнув по моим, надеюсь, не очень кривым ногам, студенты вернулись к разговорам и беглому просматриванию конспектов по десятому кругу. Неплохо, хотя я ожидала пристальные разглядывания и обсуждения — вполголоса или громко, без стеснения в выражениях.
И Мэла нет нигде — ни в толпе, ни на подоконниках. Наверное, он со своей Эльзочкой сидит на экзамене.
Я состроила равнодушное лицо, а сама вытягивала шею, выискивая знакомый вихор. Повернула случайно голову, а Мэл, оказывается, вовсе не на экзамене заседал, а стоял неподалеку от лестницы засунув руки в карманы брюк, и смотрел на меня, прислонившись к стене.
Под его взглядом я дезориентировалась в пространстве. Где же Мэл пропадал? В библиотеке скучал или отрабатывал долги с веником в спортзале? Или уже отстрелялся, получив стандартное "отлично"?
Отвернувшись в сторону, я делала вид, что мне неинтересно, кто это там стоит, прожигая меня взглядом, но щеки горели так, что на них можно было жарить яичницу. Тогда я поднялась с подоконника и отвернулась к окну. Ой, у меня же юбка короткая!
Поправила юбку, пытаясь стянуть пониже, и снова уселась, бросив взгляд мельком на Мэла. А он ухмылялся, и непонятно, то ли злая у него усмешка, то ли наоборот.
Из аудитории вышли несколько человек и Эльза в их числе. Вспомнив о вчерашней встрече в туалете, я напряглась. Станет ли она задирать меня при всех или начихает на мое существование?
К египетской плясунье подбежала свита, и компания удалилась на дальний подоконник, чтобы поделиться впечатлениями. Видимо от пережитого волнения Эльза не заметила ни меня, ни Мэла, а он не окликнул её и не махнул рукой, подзывая. Мэл продолжал смотреть в мою сторону, а потом оттолкнулся от стены и направился к окну, у которого сидела я. Ой, мамочки, он шел ко мне. Ко мне!
17.2
Подошел и присел на подоконник. Так мы и сидели как две клуши: я в одном углу, он — в противоположном, и ни слова между нами, ни полслова. Мэл, не извлекая рук из карманов, смотрел по сторонам и избегал глядеть на меня, а я гипнотизировала дверь, моля, чтобы очередь поскорее кончилась, и, обхватив себя руками, нервно терла предплечья. Все губы искусала, пока возле аудитории не крикнули: