Выхода нет
Шрифт:
В.: Когда я посетил место, где содержат людей психически особых… У.Г.: Психически особых, или психически больных, или…
В.: Я предпочитаю называть их психически особыми, потому что они думают, что мы психически особые, и наоборот. У.Г.: Это правда.
В.: Граница очень тонка. Возможно, они смотрят на нас как на жертв. Мы на самом деле не знаем, кто «не такой». Но биологически функционируем и мы, и они. У.Г.: …совершенно одинаковым образом.
В.: …одинаковым образом. На каком основании можно назвать их психически особыми? У.Г.: По той причине, что мы установили образ так называемого «нормального человека».
В.: К этому я и веду.
У.Г.: Ко мне приезжали люди из Индийского Института психического здоровья в Бангалоре. Один из них – ведущий нейрохирург. Я задал ему тот же вопрос: «Кто нормален? Кто в своем уме, а
Итак, вернемся к главному вопросу: «Кто в своем уме, а кто душевнобольной?» Многие из них бывают у меня. Даже этот самый институт иногда присылает ко мне людей. Ко мне приходят даже самые трудные из них. Но грань между ними и мной очень тонка. Разница, видимо, в том, что они не выдержали, а я не конфликтую с обществом. Я принимаю его. Вот и вся разница. Нет ничего, что мешало бы мне вписываться в структуру общества. Я не в конфликте с ним. Как только вы, не хочется использовать это слово, освободились, или перестали находиться в западне этой двойственности правильного и неправильного, хорошего и плохого, вы никогда не сможете сделать ничего плохого. Пока вы пойманы желанием делать только добро, вы всегда будете делать зло. Ведь «добро», которое вы ищете, – только в будущем. Вы будете хорошим в какой-то момент, а до тех пор вы остаетесь плохим человеком. И вот так называемые душевнобольные оставили эти попытки, а мы причиняем им ужаснейший вред и оказываем им плохую услугу, принуждая их вписываться в нашу прогнившую систему. [Смех] Это не просто слова, она действительно прогнила.
Я не борюсь с обществом. Я не конфликтую с ним. Мне даже не интересно менять его. Во мне больше нет потребности менять себя, а потому нет и потребности менять эту систему или весь мир в целом. Но это не значит, что я равнодушен к страдающему человеку. Я страдаю вместе со страдающим человеком и радуюсь вместе со счастливым человеком. Вы же как будто получаете удовольствие от чьих-то страданий. Но почему вы не испытываете того же удовольствия при виде богача, который бесится с жиру? Это одно и то же. Одно вы называете удовольствием, а другое завистью. Но я не вижу никакой разницы между ними. Я вижу страдание. Сам по себе я не могу ничего сделать. Но в то же время я не хочу использовать это [страдание] для самоутверждения, для возвеличивания себя. Проблема существует, и мы сами несем ответственность за нее. И при этом мы не хотим признавать свою ответственность за создание проблем. Не природа же создает проблемы. Это мы их создаем. Природа обильна и щедра; но мы присваиваем себе то, что по праву принадлежит каждому, и потом говорим, что следует подавать милостыню. Это такой абсурд!
Обычай милостыни, заложенный религиозными людьми, закрывает глаза на проблему. Я могу дать что-нибудь бедному человеку, потому что он страдает. Но если у меня нет чего-то больше, чем у него, я ничем не могу ему помочь. Что мне делать, если у меня нет средств, чтобы помочь ему? Что мне делать в ситуации, в которой я абсолютно беспомощен? Эта беспомощность заставляет меня просто сесть рядом с ним и заплакать.В чем смысл жизни?
В.: Я прочел одно высказывание, приписываемое Вам. Оно утверждает, что природа заинтересована не в создании совершенного существа, а только в создании совершенного вида. Что Вы имеете в виду?
У.Г.: Веками нас заставляли верить, что конечный продукт человеческой эволюции, если таковая существует, это создание совершенных существ, вылепленных по образу великих духовных учителей человечества и их моделей поведения.
В.: Под великими духовными учителями Вы подразумеваете таких людей, как Иисус и Будда? У.Г.: Всех их. Всех великих учителей: западных, восточных, китайских учителей. Это главная проблема, которая стоит перед нами. Не думаю, что у меня есть какое-то особое понимание законов природы. Но если существует некий конечный результат человеческой эволюции (не знаю, есть ли такая вещь, как эволюция, но мы принимаем ее существование как нечто само собой разумеющееся), то отнюдь не совершенное существо старается создать природа.
В.: Но научные исследования выявили, что есть такое явление, как эволюция.
У.Г.: Даже сегодня некоторые университеты не дают своим студентам изучать «Происхождение видов» Дарвина. Его утверждения оказались в какой-то степени неверными, поскольку он говорил, что приобретенные характеристики не могут передаваться последующим поколениям. Но каждый раз, как они [ученые] открывают что-то новое, они меняют свои теории.
Природа ничего не использует в качестве модели. Она заинтересована в совершенствовании вида. Она старается создать совершенный вид, но не совершенное существо. Но мы не готовы признать это. Природа создала нечто просто исключительное в лице человеческого вида. Это бесподобное творение. Однако культура хочет подогнать действия всех людей под общий шаблон. Это оттого, что ей необходимо поддерживать свой статус-кво, свою систему ценностей. Вот где лежит настоящий конфликт. Это [указывая на себя] – нечто, что нельзя подогнать под эту систему ценностей.В.: Я несколько лет слежу за тем, что Вы говорите. Вас можно назвать глобальным пессимистом. Учитывая ваше отношение, мне хочется спросить: почему вы не совершите самоубийство? Не могу не признать при этом, что вы очень живой человек.
У.Г.: Так как я пришел в мир не по своему выбору, не думаю, что у меня есть возможность выбрать самоубийство. Я делаю не очень умное утверждение, но все эти ярлыки, что я пессимист, а остальные оптимисты, на самом деле ничего не значат. Меня пытаются втиснуть в рамки пессимиста, нигилиста, атеиста и множество других. Как вы, например, можете называть меня богочеловеком, если я порой дохожу до того, чтобы сказать, что Бог неуместен?
Если я делаю подобное заявление, я вовсе не имею в виду, что ставлю под вопрос существование Бога. Но теологи, ведущие нескончаемые дискуссии и пытающиеся произвести на нас впечатление своим диалектическим мышлением, своими космологическими, онтологическими и теологическими доказательствами существования Бога, меня ничуть не впечатляют. Этот вопрос нас в действительности не волнует. Он потерял свое значение для нас, потому что мы используем его, чтобы эксплуатировать других. Мы используем мышление как инструмент разрушения. Нам хочется верить, что Бог всегда на нашей стороне. Во время последней мировой войны немцы заявляли, что Бог с ними заодно, а британцы утверждали, что Бог за них. И те, и другие уничтожали жизни и материальные богатства. Мы хотим, чтобы Бог все время был на нашей стороне, а мы бы Его использовали. Но все, что мы имеем в результате, – это насилие. Вера в Бога, или вера во что бы то ни было, отделяет нас от других. Когда мы обнаруживаем, что не можем навязать свою веру другим, мы прибегаем к насилию. Нам бы хотелось, чтобы все верили в одно и то же. Когда наши попытки заставить всех верить в Бога, или его отсутствие, или даже в наши политические системы, правую или левую, проваливаются, все, что нам остается, – это насилие.В.: Я начал с этого вопроса о природе, потому что в вашем утверждении я вижу глубокое понимание природы, глубокое понимание абсолютной и изначальной реальности самой жизни, которое кажется мне чрезвычайно позитивной силой и силой, действующей во благо.
У.Г.: Коренная ошибка, в какой-то момент совершенная человечеством, состоит, или состояла, или какой там будет правильный глагол [усмехается], в ощущении своей отдельности от тотальности жизни. Тогда в человеке возникло это вот «я» – сознание, которое отделило его от окружающей жизни. Он стал настолько изолирован, что это его испугало. Потребность опять стать частью тотальности окружающей жизни породила эту колоссальную потребность в высшем и совершенном. Он думал, что духовные цели, такие как Бог, истина, или реальность помогут ему вновь стать частью «целого». Но сами попытки с его стороны стать единым или слиться с тотальностью жизни лишь еще более обособляли его его. Изолированное функционирование не является частью природы. Но эта изоляция создала потребность обнаружить способы или средства того, как вновь стать частью природы. Однако мысль по своей природе способна лишь создавать проблемы и не может помочь нам их решить.
Мы будто не осознаем, что именно мысль отделяет нас от тотальности. Вера, что вот тот, кто может помочь нам быть в ладу с тотальностью, не претворится в жизнь. И вот она выдвигает всевозможные изобретательные, если можно так выразиться, идеи об озарении и интуиции.В.: У наемного слов. У.Г.: Да, слов у нас в избытке. Знаете, говорят, что словарный запас Шекспира, этого великого драматурга и поэта, состоял всего лишь из четырех тысяч слов. Не знаю, правда ли это. Но у нас теперь множество тысяч слов. Мы создаем различные фразы, чтобы прикрыть тщетность попыток понять реальность вещей с помощью слов. Вот где настоящая проблема. До сих пор мысль не преуспела в постижении реальности, но это [мысль] все, что нам осталось. Мы не можем поставить под сомнение мысль. Мы не можем отбросить ее. Мы вроде бы и знаем, что она не может нам помочь, а только создает проблемы. Но мы не готовы выкинуть ее из головы и выяснить, есть ли другой путь, есть ли ответ.
В.: Меня поражает в Ваших высказываниях, помимо прочего, то, насколько они связаны с глубинной философией индуизма. Я имею в виду индуизм, который говорит об изначальном единстве всех явлений. У.Г.: Я ни в коей мере не трактую индуизм, ни здесь, ни в Индии. На самом деле они думают, что я не индиец. Однако индусы готовы принять [в какой-то степени] то, что я говорю. Они говорят: «То, что ты говоришь, похоже на правду, но то, как ты это излагаешь, просто неприемлемо». Они отмахиваются от меня. Но в то же время они не могут полностью игнорировать меня. Они всегда пытаются подогнать меня под свою систему координат. Если им это не удается, вся традиция, в которую они вложили умопомрачительные средства, оказывается под угрозой. Вот почему они пытаются во что бы то ни стало подогнать меня под эту систему. Ни у кого пока не получалось. Многих философов Индии спрашивали о моих высказываниях, а они знают, что могут прекрасно справиться с любой философией, с любым мыслителем, но даже им трудно вписать меня в какую-нибудь из известных им систем. Они говорят, я цитирую: «Мы не можем поместить этого человека ни в одну из известных клеток. Так что позволим птице летать».
В.: Я полагаю, что «свободный полет» прекрасно вписывается в первозданную природу. У.Г.: Ты знаешь, что означает слово «религия»?
В.: Это значит быть связанным каким-то образом. У.Г.: Я вовсе не интересуюсь коренными значениями слов, но оно означает «воссоединить тебя с источником».
В.: Да.
У.Г.: С другой стороны, религия породила расколы. Она в ответе за истребление жизни и материальных благ в ужасающих масштабах. Это очень прискорбно. Тем не менее факт остается фактом: религия потерпела неудачу в достижении своей цели.
Мы живем в надежде и умираем в надежде, что каким-то образом та самая вещь, которая уже подводила нас, однажды все же спасет нас. Вы не можете понять того, что создать гармонию между людьми и окружающей жизнью посредством мысли невозможно.