Выигрыши
Шрифт:
– И еще вы узнали дона Гачо, и сеньору Трехо, и остальных столь же выдающихся пассажиров.
– Я говорю серьезно, Клаудиа. Я не обрел счастья на пароходе и нисколько не удивляюсь этому, ведь это вовсе не входило в мои планы. Путешествие должно было стать своего рода передышкой – так, закончив одну книгу, мы начинаем разрезать страницы другой. Некой ничейной землей, где мы стараемся по возможности залечить свои раны и накапливаем углеводы, жиры и моральные ресурсы для нового погружения в ноток жизни. Но у меня все получилось наоборот, ничейной землей оказались последние дни в Буэнос-Айресе.
– Любое место пригодно для того, чтобы привести в порядок свои дела, – сказала Клаудиа. – Дай бог мне прочувствовать все то, о чем вы говорили вчера вечером,
– Но это немало.
– Если смотреть со стороны или ценить прежде всего материнскую самоотверженность. Но все дело в том, что я не только мать Хорхе. Я уже говорила вам, мой брак был ошибкой, но не менее ошибочно слишком долго загорать на пляже. Ошибаются от избытка красоты или счастья… но в конечном счете важен результат. Так или иначе, в моем прошлом было много прекрасного, и принести его в жертву ради других таких же нужных и прекрасных вещей не значит найти утешение. Дайте мне выбрать между Браком и Пикассо, и я, конечно, выберу Брака (если это та картина, о которой я сейчас думаю), но не перестану жалеть, что у меня в гостиной не будет и восхитительного Пикассо…
Она невесело рассмеялась, и Медрано положил руку ей на плечо.
– Вам ничто не мешает стать больше чем только матерью Хорхе, – сказал он. – Почему женщины, которые остаются одни, почти всегда теряют интерес к жизни, покоряются судьбе? Они держатся за нас, а мы, мужчины, думаем, что они прокладывают нам путь. Вы, кажется, не из тех женщин, что считают материнство единственной своей обязанностью. Я уверен, вы способны осуществить все свои замыслы, удовлетворить все свои желания.
– О, мои желания, – сказала Клаудиа. – Я предпочла бы вовсе не иметь их или, во всяком случае, покончить со многими. Возможно, тогда…
– Тогда, продолжая любить своего мужа, вы причините себе вред?
– Не знаю, люблю ли я его, – сказала Клаудиа. – Порой я думаю, что никогда и не любила. Слишком легко я рассталась с ним. Как вы, например, с Беттиной, по-моему, вы даже не были влюблены в нее.
– А он? Никогда не делал попытки примириться? Так и позволил вам уйти?
– О, он по три раза в год ездил на нейрологические конгрессы, – сказала Клаудиа без всякой обиды. – Еще до оформления развода у него была подруга в Монтевидео. Он сказал об этом, чтобы успокоить меня: вероятно, подозревал, что меня мучит… скажем, чувство вины.
Они увидели, как Фелипе поднялся по трапу правого борта, Встретился с Раулем и оба удалились по коридору. На палубу спустилась Беба и уселась в кресло, где недавно сидела ее мамаша. Они улыбнулись ей. Беба улыбнулась им. Бедняжка, она, как всегда, была одна.
– Здесь очень хорошо, – сказал Медрано.
– О да, – отозвалась Беба. – Я уже больше не могу на солнце. Но вообще-то я люблю жариться.
Медрано уже собирался было спросить, почему она не купается, но благоразумно промолчал. «Чего доброго, попаду впросак», – подумал он, раздраженный тем, что прервался его разговор с Клаудией. Клаудиа спросила что-то насчет пряжки, найденной Хорхе в столовой. Закурив, Медрано глубже уселся в кресле. Чувство вины, все это слова, слова. Чувство вины. Словно такая женщина, как Клаудиа, могла… Он окинул ее взглядом, она улыбнулась. Беба оживилась, доверчиво придвинула свое кресло. Наконец-то ей удастся поговорить со взрослыми людьми. «Нет, – думал Медрано, – у нее не должно быть чувства вины. Виноват мужчина, который теряет такую женщину. Но возможно, он не был в нее влюблен, почему я должен судить о нем со своей точки зрения. Я по-настоящему восхищаюсь ею, и, чем она откровеннее говорит со мной о своих слабостях, тем сильнее и прекрасней я нахожу ее. И не думаю, что это только под влиянием морского воздуха…» Ему достаточно было на секунду вспомнить (это было даже не воспоминание, оно
– Держи крепче мое запястье, – приказал Пушок. – Не понимаешь, что ли, если поскользнемся, поломаем себе хребет.
Примостившись на трапе, Рауль внимательно следил за тренировкой. «Они стали добрыми друзьями», – подумал он, восхищаясь тем, как Пушок легко поднимал Фелипе, который описывал в воздухе полукруг. Он также отдал должное силе я ловкости Атилио, его мускулатуре, несколько скованной нелепыми трусами. Разглядывая спину Атилио, его плечи, покрытые веснушками и рыжими волосами, он не решался посмотреть на Фелипе, который, сжав губы (должно быть, немного трусил), висел вниз головой; Пушок поддерживал его, широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие на зыбкой палубе. «Ап!» – крикнул Пушок, подражая эквилибристам из цирка Боедо, и Фелипе встал на ноги, тяжело переводя дух и восхищаясь силой своего напарника.
– Знаешь что, никогда не напрягайся, – посоветовал Пушок, глубоко дыша. – Чем больше расслабишься, тем лучше получится упражнение. А теперь сделаем пирамиду. Будь внимателен, когда я крикну «aп!». Ап! Да не так, малец, не видишь, так ты можешь вывихнуть руку. Я ведь тебе уже тыщу раз говорил. Был бы тут Русито, увидел бы ты, как надо делать упражнения.
– Чего захотел, невозможно же сразу все выучить, – сказал Фелипе с обидой.
– Ладно, ладно, я так, но ты больно напрягаешься. Это я должен прилагать силу, а тебе только надо расслабиться и сделать сальто. Да осторожней, когда наступаешь мне на загривок; глянь, у меня вся шкура облезает.
Они сделали пирамиду, двойные австралийские ножницы у них не получились, зато они отыгрались на комбинированных сальто, вызвавших бурные рукоплескания уже немного заскучавшего Рауля. Пушок скромно улыбнулся, а Фелипе заметил, что они уже достаточно потренировались.
– Ты прав, малец, – сказал Пушок. – Если перетренируешься, потом будут болеть все мускулы. Давай хлебнем пивка?
– Сейчас нет, может, попозже. Сейчас я пойду приму душ, я весь вспотел.
– Это хорошо, – сказал Пушок. – Пот убивает микробы. А я пойду пропущу «кильмес кристалл».
«Любопытно, для таких типов всякое пиво называется „кильмес кристалл“, – подумал Рауль, питая слабую надежду на то, что Фелипе, возможно, сознательно отказался от приглашения. – Но может, он до сих пор сердится, как знать». Пушок прошел мимо него, громко выдохнув: «Извини, парень» – и оставив после себя резкий, почти видимый запах лука. Рауль продолжал сидеть, пока не поднялся Фелипе, перекинув через плечо полотенце в красную и зеленую полосу.
– Настоящий атлет, – Сказал Рауль. – Будете сегодня вечером блистать.
– Ха, ничего особенного. Я все еще неважно себя чувствую, у меня временами кружится голова, но самое сложное будет делать Атилио. Ну и жара!
– После душа как заново родишься.
– Точно… лучше всего помогает. А вы что будете делать сегодня вечером?
– Еще не знаю. Надо поговорить с Паулой и придумать какую-нибудь занимательную штуку. Мы привыкли импровизировать в последний момент. Правда, всегда получается неважно, но никто этого не замечает. С тебя так и льет.
– Конечно, после таких упражнений… Вы вправду не знаете, что будете делать?