Выигрывать надо уметь (сборник)
Шрифт:
«Ну хоть что осталось?!» – вскричал я молча.
«А тебе уже достаточно и малого?» – на этот раз в ее голосе чувствовалась слеза.
«Господи! Ну не могу же я ни о чем не думать!» – взмолился я в полной панике.
«А ты давно уже ни о чем не думаешь, – безжалостно прозвенел ее голос в наступившей во мне тишине. – Кроме одного… Ты знаешь, что я имею в виду».
В окне, на фоне слепяще-белого снега мелькнуло что-то темное, движущееся. Я всмотрелся – это был Володя. Он торопился, часто перебирал ногами, похоже, состояние у него было ничуть не лучше моего. Я бросился к двери, выскочил на крыльцо и все-таки успел вовремя – Володя только притворил за собой
И облегченно перевел дух – на снегу четко отпечатывались его узенькие остроносые туфельки. Значит, неведомые силы подхватили его не навсегда, они только вчера с ним немного пошалили, когда весь он был во власти моей настойки.
– Привет, старик, – сказал он и тихонько прошмыгнул мимо меня в дом, словно опасаясь посмотреть в глаза, словно знал не то про себя, не то про меня нечто такое, о чем говорить можно не сразу, не походя, и уж, конечно, не на крыльце. Если вообще об этом можно говорить.
Когда я, заперев калитку и дверь, вернулся в дом, Володя сидел уже раздетый за столом и, подперев щеки кулачками, смотрел на меня, как маленькая обезьянка из клетки – с какой-то мудрой печатью, вернее, печальной мудростью, будто что-то открылось ему или что-то перед ним разверзлось.
– Садись, старик, – сказал он. – Разговор есть.
– И у меня кое-что есть, – я кивнул в сторону бутылки посредине стола.
– Это хорошо, – кивнул Володя, не видя бутылки, не слыша меня. Я понял – он откликался просто на звуки моего голоса – есть, дескать, здесь живое существо, и уже слава богу. – Я это… Вчера… Когда от тебя вышел… Вес потерял.
– В обществе?
– В природе. А когда протрезвел, вес вернулся.
– Это со многими бывает, когда люди за ум берутся, когда с выпивкой завязывают…
– Я на потолке спал, – сказал Володя обреченно.
– Жена видела?
– Да.
– И что сказала?
– Совсем, говорит, умом тронулся, совсем одурел мужик. А ты где спал?
– Не помню. У меня простынь с резинкой по краю… Может, я под нее забрался и меня не подняло.
– Это все багульник… Я с утра прочитал про него в энциклопедии. За ним такое водится, о нем такое мнение… Если хочешь знать, его в противогазах собирают, чтобы умом не повредиться.
– Знаю.
– Потолок – это фигня, Витя… Есть кое-что покруче, есть кое-что пострашнее.
– Голоса? – спросил я, уже догадываясь, какая неожиданность подстерегла Володю этим утром.
– Да, – кивнул он. – Значит, тебе это тоже знакомо… В общем, так, старик… Все рушится, все рушится, все рушится. Понимаешь, что началось… Когда моя Калерия ушла на службу, я начал к тебе собираться, чтобы поделиться, рассказать, как вечером домой добирался… Ну, сам понимаешь… Ищу носки и не могу найти. И у меня вырвалось непроизвольно, без зла, просто чтобы что-то произнести. И я сказал, не вслух даже, Витя, не вслух! Про себя! Внутрь как бы: «И куда эта стерва носки подевала!» Так я подумал… И вдруг слышу ее голос… Представляешь? Причем, не звуки, я чувствую, что она этих слов не произносила, и я услышал ее слова не ушами, Витя, не ушами! Они возникли во мне без участия органов речи и органов слуха! Я внятно выражаюсь?
– Вполне. И что же она сказала?
– Она говорит: «В комоде, в нижнем ящике… А что касается стервы, то пусть это останется на твоей совести, дорогой. Сочтемся славою». Последние слова она вроде бы как бы хмыкнула, понимаешь, с усмешечкой такой недоброй. А я еще не врубился, я все думаю, что беседую с ней так… Ну как бы тебе объяснить…
– Мысленно, – подсказал я.
– Во-во! Мысленно. Мы же все так тихонько бормочем про себя, материмся, с кем-то там отношения выясняем, начальство посылаем на все буквы алфавита… Со мной это частенько случается, а если я еще и рюмочку пропущу… То я, можно сказать, сам с собой не замолкаю. Это у меня уже как бы норма.
– Как и у всех нас, – кивнул я, разливая настойку по стопкам. Володя смотрел на льющуюся жидкость почти с ужасом, но не остановил меня, не отставил свою стопку в сторону, он просто завороженно смотрел на чуть зеленоватый напиток, да, он почему-то получился слегка зеленоватым, будто я настаивал его на молодой весенней травке.
– Так вот, направляюсь я к комоду, – продолжал Володя, – выдвигаю нижний ящик и вижу родимые свои носки. И говорю негромко так, скорее даже с благодарностью, чем с гневом… Почти вслух… А может быть, вообще только подумал… Но слова были такие: «У, изменница коварная!» Витя…
– Ну?
– Витя, и она мне отвечает… Невесело так, без вызова или гонора бабьего: «А что, – говорит, – Володя, мне остается… Ты сам меня к этому подтолкнул. У тебя одни забавы, – на выпивку намекает, – у меня другие» – это уже она про блуд свой подлый и бесстыжий.
– Так, – откликнулся я, совершенно не представляя, что еще можно сказать Володе.
– Витя, я обошел всю квартиру – может, думаю, где прячется и из своего уголка глупости мне всякие свои выдает. Нигде никого. Звоню на работу – Калерия на месте. Голос, однако, невеселый, будто она и в самом деле со мной вот так поговорила… Понимаешь, что произошло… Сама того не желая, она тайну свою похотливую и открыла.
– Ну почему сразу уж и похотливую, – возразил я. – Влюбилась, наверно. Женщина молодая, красивая, можно сказать, вся из себя… Дай бог ей здоровья и счастья, – я поднял свою стопку.
– А знаешь, выпью! – решительно сказал Володя. – А то у меня эта способность уже сошла на нет. Я сдуру утром кофе выпил. И протрезвел. И тут же все голоса во мне и смолкли. Представляешь? Даже обидно стало, немота наступила.
– Еще поговорить хочешь?
– Хочу. Понимаешь… Ведь мы же с ней-то, с Калерией, по душам, считай, и не говорили ни разу… А тут такой случай… Как упустить? Может, другого и не представится… Знаешь, Витя, я и тебе советую. Ведь что получается, – маленькие обезьяньи глазки Володи действительно горели синим пламенем, – вроде и сказал все, что наболело, выплеснулся, она тоже… Ведь правду мы говорим, правду! Ее здесь нет, меня там нет, вроде и разговора между нами никакого не произошло, а все сказано, открылись мы друг дружке! Я же тебе не все сказал, мы все припомнили, все напряги меж нами сняли… Нам с Калерией теперь жить будет легко! Ведь мой голос в ней звучал, как ее собственная совесть, и наоборот – ее голос это моя совесть во мне заговорила… Говорю ей, что, дескать, про ребеночка намекала… А она мне – не будет ребеночка. Почему? – спрашиваю. Я не была уверена, что он твой, а чужого не хочу. Чей же он?! – уже ору я, не сдерживаясь, внутрь ору, в себя!
– Ну?
– А тебе-то что до этого, – отвечает она мне. Как жить дальше, Витя? Как? С одной стороны, вроде легче стало, объяснились, можно сказать… А с другой? Кто выдержит такую правду? И на фиг она мне такая правда?! На фиг?!
– Тебе больше нельзя, – сказал я, пытаясь отодвинуть стопку от Володи.
– Нет, я еще один вопрос ей не задал… Я хочу спросить – кто же этот хмырь, который в нашей с ней жизни завелся?
– А зачем? Все испортишь… Ты его иначе отбей.
– Как?!